Первый ученик - Аня Сокол

— Кто-нибудь еще желает признаться? — спросил он, оглядывая спрятанные в сером сумраке лица, — Что, никто не работает на Южные пустоши? Или на чертей? Или на младшего сына третьей кухарки императора, к которой он как-то ночью забрел по-пьяни?

Игрок засмеялся, и тут же застонал. Самарский тихо выругался. Лисицана молчала.

— Ты бы завязывал с подобными предположениями, — посоветовал Сенька.

Макс разжал кулаки, и повторил вопрос. Тот, ответ на который был для него по-настоящему важен.

— Как Лисицын связывался с Дороговым? — он посмотрел на Корсакову.

— По мылу, — Светка протянула ему телефон, — С моего адреса.

Грошев взял аппарат, вывел на экран список исходящих писем.

«Племянники скоро будут».

«Готовьте подарок».

«Непредвиденные обстоятельства, нарушена целостность основного компонента» — это надо полагать о его ранении.

Конспираторы! Он поднял глаза на стоявших вокруг сокурсников.

— Што пишут? — спросил Игрок.

— Идиотизм. Я еще думал, что Цаплин делал там под видом аудитора? Чего ждал? Вот этого, — он потряс телефоном, — Императорский бункер, все письма которого проходят модерацию. А тут даже шифровальщиком быть не обязательно — он подбросил аппарат, поймал, убрал в карман и улыбнулся, — Но именно этот идиотизм и спасет всех нас.

Урок двадцать первый — философия

Тема: проблема бытия

На траве стояли ящики, втянутые, сколоченные из грубого дерева, покрашенные в зеленый цвет. Такие чуть ли не каждый день выгружали с вертолетов. Разница была в маркировке, на этих ее не было. Парень подошел ближе, коснулся грубого дерева. Оно оказалось ледяным. И это к концу дня, когда солнце прогрело воздух настолько, что хочется сменить джинсы на шорты.

На грунтовой дорожке ведущей к жилым корпусам не было ни одного человека. Ни болтающегося без дела студента, или отчитывающего его преподавателя. Лекции и практикумы уже закончились, но для ужина было еще слишком рано. Неприятное предчувствие острой иглой впилось под лопатку.

Кто и зачем бросил ящики? Увидит Нефедыч, опять разорется и раздаст пяток дежурств подвернувшимся под руку.

Макс на секунду забыл, что Куратор мертв. Парень отмахнулся от беспокойства и пошел вперед. В последнее время жизнь одно сплошное беспокойство, и стояние на месте ничего не изменит.

— Макс, подожди!

Парень оглянулся, его догоняла Лиса, за ней, стараясь на отставать, бежала Натка, на ходу спорившая Игроковым. Соболев уже минут пятнадцать без особого успеха успокаивал Корсакову. Самарский стоял, задумчиво разглядывая небо, староста сидела на земле.

Из трещины они выбрались на западном склоне. Почти на краю лагеря, в десятке метров от бело-серой стены. Излом был завален сушняком. Старый дуб умерший во времена, когда Грош еще не родился, повалился в трещину, да там и иссох.

Раньше он всегда проходил мимо нагромождения веток, ни разу не проявив любопытства и не слазив под него. Темные ямы не интересовали Макса, как и сухие стволы. В этой части лагеря не было ничего интересного. Но горы в очередной раз преподнесли сюрприз раскрыв проход в свое нутро, словно голодную пасть, в которой застряли выбеленные солнцем деревянные кости некогда гигантского дуба.

— Ты что, вот так уйдешь? — спросила Настя.

— Хочешь белым платочком помахать? — он перешагнул через первый ящик.

— Значит, все, да? — ее голос сорвался.

Он заставил себя посмотреть на девушку. Она была измучена, но все равно красива, своей странной не броской красотой.

— Надо сказать это вслух? Легко. Все, Лиса.

— Ты… — по лицу Насти потекли слезы, — Сам сказал, что с тобой я могу быть собой. Могу не притворяться! Могу не врать! А теперь…

Макс посмотрел на далекие корпуса, столовую, прачечную, на угол смотровой площадки. Что же его так беспокоило во всем этом?

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Он повернулся к девушке. Она плакала, злыми некрасивыми слезами.

— Ты меня опять с кем-то перепутала, Лисицына. Я не святой. Можешь врать всем и каждому, обманывать, притворяться и воровать у любого. Кроме меня. Я просил правды. Ты же поставила меня вровень с остальными. Так, что не удивляйся, когда я сделаю то же самое.

— Как ты смеешь? Ты? — она ударила его в грудь, — Ну и убирайся. Ты мне не нужен, слышишь.

— Слышу. Разрешите выполнять?

Она закрыла лицо руками. Макс знал, что может сейчас подойти, обнять, позволив Насте уткнуться ему в грудь. Она поднимет лицо, к которому он склонится, коснувшись губами кожи и ощущая соленую влагу слез. Это точно понравится им обоим.

— Да где же все? — зло спросил он, отгоняя видение.

Ничего не будет. Потому что он никогда не забудет, что она сделала, и никогда не позволит забыть ей. Так что пошло оно все в… даль.

— Ори громче, и скоро тут будет половина лагеря. Причем именно та, что носит оружие, — от прачечной к ним быстрым шагом приближался Арчи.

— Ой, Андрей Валентинович, — вскочила староста.

— Не буду спрашивать, что вы делаете за пределами карцера, спрошу другое, Он посмотрел на Макса, Игрока, Лисицыну, серьезный широкоскулый мужчина, псионник без родословной, по сути, обычный человек, — Какого черта вы еще здесь? Грошев, Игроков немедленно убирайтесь из лагеря, за вас в отличие от нее, — он указал на Лису, — никто заступаться не будет. Неужели не понимаете, им нужен не обвиняемый, всех устроит покойник, на которого все свалят.

— Такой уже есть, — сказал подошедший Самарский.

— Старший куратор мертв, — голос Светки, которую держал за руку Соболев, дрожал.

— Что?

— Убит, — зло сказала Лиса.

Корсакова громко разрыдалась, скорей всего от жалости к себе. Послышались далекие выкрики, фонари стали зажигаться один за другим. Макс задрал голову. У дверей бункера тревожно мигал алый фонарь. Сигнал тревоги. Значит, тело Нефедова официально обнаружили.

Арчи побледнел.

— Убирайтесь отсюда. Грошев и Игроков, как можно дальше и даже мне не говорите куда. Лиса тебе советов не даю. Остальные брысь по комнатам, и ни звука, — он стал быстро подниматься к хранилищу.

— Предлагаю последовать совету умного человека, — сказал Игрок, Натка сложила руки на груди.

Макс перешагнул через второй ящик, и пошел к прачечной.

— Штой, — догнал его Леха.

— Не надо, — не останавливаясь сказал Грошев, — На этот раз я иду один.

— Я тах и подумал.

— Ты не идешь один, — сказал Самарский, приноравливаясь к широкому шагу, за ним уже спешили староста и Лиса. Коса и Соболев шли не торопясь. Но все равно шли.