Кибер-вождь - Александр Белаш

— Я? С Гортом и Гердзи успех отмечал. Генерал все хотел, чтобы я выпил. Правда, странный обряд? Если ты преуспел, надо по этому случаю отравиться алкоголем.

— Не-ет, надо принять джакузи с закисью азота!.. Ну-с, что с Маской проделывать будем?

— Снимать «Блок», — Хиллари положил Библию.

— По… зачем?!

— Опыт. Нам надо увидеть «Взрыв» в действии и записать его развитие.

— Ага. Понял. И запись акции на Энбэйк останется лишь в протоколе, — хитро подмигнул Гаст. — Босс, ты гений.

— Злой гений, — уточнил Хиллари. — Губитель бедных куколок.

Маска, какой она стала сейчас, не привлекала внимания Хиллари. Состояние ее мышления было последовательно прослежено Пальмером и внесено в архив. Он едва бросил взгляд на тело, пристегнутое к стенду; слух его не улавливал остервенелой брани. Сейчас мы освободим тело от души, потому что гибрид кибер-разума с кибер-телом пришел к неразрешимому противоречию… Куда отправляются души киборгов после «Взрыва»? Дымка имеет на этот счет целую теорию, но как проверить ее на практике?

Шлем охватил голову нестесняющей мягкой прохладой. В голубой бездне перед глазами проступила серебряная надпись:

<BRAIN INTERNATIONAL COMPANY>

Портал открылся; показались структуры «Блока» — грубые, глыбоподобные, с тлеющими красным светом отверстиями дозволенных коммуникаций. Гаст через голову шефа устанавливал сегменты записывающих зондов, похожие на усики гигантских насекомых, а Хиллари, подойдя к наружному управлению «Блоком», готовил его к съему.

«Гаст, ты готов?»

«Да, можно начинать».

Команда нанесла скоплению плит и колонн единственный укол — и каменная твердыня начала рассеиваться, будто дым. Коммуникации, до этого момента запрещенные, ожили, заблистали, пробуя разблокированные доступы на проходимость, — и вдруг объем зрения залило ослепительным светом. Хиллари изменил светимость визора — и стало видно, как измельчаются, рассыпаясь крошевом, сложные трехмерные конструкции, — мышление, эмоции, самоконтроль, затем простейшие навыки… и картина стала неподвижной. Собственно, и картины-то не было — не было ничего. Пустота.

«Адью, Маска, — в пустоте произнес буквами Гаст. — Одиннадцать секунд все это длилось. Запись в масштабе 1:1500, Хил. А красиво, правда?..»

— Распорядись, чтобы мозг сняли и убрали на хранение, — освободился Хиллари от шлема. — Тело — на консервацию. «Не оживет, если не умрет», — повторил он про себя.

* * *

Лильен вышла из камеры в сопровождении серого стража. Не стоит и надеяться, что можно убежать отсюда; единственный выход закрыт хищным силуэтом автомата.

Каждый раз, когда к ней входили в камеру и когда однажды повели на опознание, Лильен внутренне сжималась, готовясь к худшему — вот сейчас, вот потащат на стенд вынимать мозги… и Лильен раз за разом повторяла слова Косички: «Живая я им не дамся!», но самое страшное откладывалось и откладывалось, словно Хармон изводил ее ожиданием. «Взрыв» не работал — Лильен сразу убедилась в этом; тогда она расставила в мозгу мишени для стирания и увязала их с командным словом, чтобы оно одно запустило лавину опустошения. Она перебирала информацию и прощалась, прощалась с каждым часом, каждым днем своей свободной жизни, оказавшейся такой короткой. Вон, все вон! Теперь стоит ей набрать код, ввести слово «смерть», и сознание Лильен исчезнет, врагам достанется одна оболочка — красивая пустая кукла Лилик.

Но торопиться не следует. Она сотрет себя тогда, когда поймет, что выбора больше нет, когда увидит стенд, не раньше.

Немного уверенности ей придали странные переговоры в темноте подсобки и затем — принесенная одним из серых весточка от Чары: «Держись, дочка. Нам всем нелегко сейчас. Я пытаюсь найти выход и спасти семью». Лильен не знала, кому верить, и иногда ей казалось, что все эти игры ведет сам Хармон, чтобы усыпить ее бдительность, перехитрить и обмануть.

А еще ее неотступно преследовала, угнетала и терзала мысль о Фосфоре. Как он? Что с ним сделали?

Он мог уйти, скрыться — но он предпочел борьбу. Он стрелял в Хармона… в человека? Как же он смог?..

В коридоре Лильен, преодолевая слабость и внезапную дрожь, написала в командной строке первую цифру кода. Но идти пришлось недалеко и даже не наружу. Они остановились у камеры 12, киборг набрал шифр, тяжелая дверь ушла в паз — и Лильен не заметила, как оказалась внутри; она влетела в камеру, не чувствуя себя и видя одно — распростертое на полу тело.

— Фосфор! — закричала она, упав перед ним на колени, рассматривая его блуждающим взглядом, останавливаясь то на бледном лице, то на распоротом и стянутом скобами животе, то на смутно проступавших там и сям на коже бледно-лиловых пятнах отторжения. Картины менялись наплывами, впиваясь в память, а с умножением их нарастал страх — она не знала, что делать, что подумать; мозг выходил из-под контроля; грудные контракторы, имитирующие дыхание, работали вразнобой; волны крупной дрожи сотрясали ее. Лильен ощупывала тело Фосфора — неподатливое, холодное, застывшее — и стонала:

— Фосфор! Не дышит… Он мертв! Мертв!! Боже, за что?!

— Ошибка, — серый опустился на одно колено; Лильен, не задумываясь, замахнулась на него кулаком, но не ударила, оставив руку занесенной в воздухе. Серый тотчас изготовился, предостерегающе подняв ладонь. — Он жив.

Лильен разжала кулак.

— Он жив, — повторил серый, — просто мозг разъединен с телом и отключен радар; но он может говорить, пользоваться зрением и слухом.

Лильен стала успокаиваться:

— Зачем ты меня привел сюда? Кто приказал?

«Неужели ты поверила, что все произошло по доброй воле тебе подобных? Что серые решили устроить тебе свидание и ради этого вмешались в систему слежения?..» Ответ развеял остатки иллюзий:

— Это распоряжение шефа-консультанта проекта, Хиллари Хармона. С этого дня вы будете содержаться вместе, в одной камере.

Серый вышел. Точно такие же стены, в каких она была заключена до этого, лежак, видеоголовка — но как все изменилось! Рядом любимый, ему нужна помощь — ему еще больней, тяжелей и страшнее, чем ей. Несомненно, изверги влезали к нему в мозг и, исчерпав его до дна, бросили изнемогать от бессилия. Она поможет ему, поддержит его, восстановит его память, силу и волю. Она не может бросить свою любовь умирать в одиночестве.

— Мы еще повоюем, — произнесла Лильен и решительно вытерла из памяти цифры кода смерти и само роковое слово-команду; затем она стала гладить тело Фосфора, его руки, плечи, лицо — нежно и ласково, согревая его теплом своих ладоней, шепча те слова, которые они говорили друг другу, оставаясь вдвоем.

…Фосфор давно потерял счет вторжениям в свой мозг. Он не знал, когда пытка начнется вновь, потому что тело ему не подчинялось и не могло предупредить о начале новой атаки. Когда же поле внутреннего обзора заливало голубым сиянием и бесстрастный голос сообщал, что мозг готов к работе, было уже поздно, но Фосфор и тогда сопротивлялся изо всех сил. Питание не было отключено, мозг активно действовал, и Фосфор ожесточенно вступал в схватку, подавляя энергию штурмовых зондов, перехватывал их, направлял в обход, по ложным путям. Он жестко ставил перед собой вероятностные аналитические задачи и заставлял бригаду часами плутать в «лесах» и «кишках», он в мельчайших подробностях припоминал улицы Города, уводя штурмующих с собой на бесконечную прогулку по лабиринтам порока и мерзости. Зная, что людям неприятны сцены насилия и нищеты, Фосфор щедро показывал их ведущим зонды, дотошно воспроизводя в деталях удар, струйку крови из разбитой губы, вскипающие пузырьки слюны, блик на обнажившемся белке жертвы, животную гримасу, и пустые глаза напавшего, и его слова — жирные, густые плевки, что как грязь срывались с языка. В последние дни, почуяв зонд, Фосфор забивал его путь видениями, молениями и танцами Пророка. Не в состоянии пошевелить контракторами, Фосфор активировал на всю мощь двигательный сектор и повторял самые яростные, самые неистовые прыжки и повороты. Ему доставляло наслаждение длить свои муки и в открытом потоке сознания двести, триста, четыреста раз подряд сделать двойное сальто. Хиллари и Гаст выбирались из шлемов зеленые, с трудом подавляя позывы на рвоту, и, когда Фосфора отвозили в камеру, они по нескольку часов приходили в себя в комнате релаксации. Но нет скотины упрямее человека, и под причитания Нанджу они, слабея и зверея, упорно считывали необходимую информацию, пробивались в командные сектора и блокировали, блокировали, блокировали…

Таймер остановился еще на шоссе, когда впервые в стройный и тайный мир мысли вонзился острый, как игла, и сияющий, как боль, штурмовой зонд. Теперь Фосфор отсчитывал время по биению сердца, пульсация которого жила в мозгу, наполняя мир ритмом. Она шла из «ствола», где были сплетены Три Закона, и если бы она прекратилась, то это значило бы, что жизнь покинула мозг; его свечение стало бы гаснуть, пока не наступила бы полная темнота. Вот за этот мерцающий огонек и шла борьба. Фосфору приходилось тяжко, он должен был обойти запреты и взять управление на себя, но пилоты зондов пробивались к цели, зная карту мозга, парализуя целые зоны, превращая их в западни, в переплетенные кольца, замкнутые сами на себя, в которых мысль безостановочно блуждает по кругу, не в силах найти выход. Они отняли у него не только тело, но и логику, ясность мышления; они загоняли его волю в тупик. «Месть! Месть!» — кипело в сознании Фосфора. «Пока он так думает, мы никогда не подключим тело к мозгу», — приносили звук акустические сенсоры.