Эссе о развитии христианского вероучения - Джон Генри Ньюмен

должна была преуспеть в очищении, ассимиляции, преобразовании и принятии в себя многообразных верований, форм поклонения, моральных кодексов, школ мысли, через которые она продвигалась вперед. Это была Благодать, и это была Истина.

§ 1. Ассимилирующая Сила Догматической Истины

1

Есть Истина; есть единственная Истина; религиозное заблуждение само по себе имеет безнравственную природу, сохраняющие его, если только они не делают это против своей воли, виновны в поддержании заблуждения; заблуждения следует опасаться; поиск Истины — это не удовлетворение праздного любопытства; достижение Истины не имеет ничего общего с волнением из-за открытия; Разум ниже Истины, а не выше ее, и он не может опускаться до нее, он обязан чтить ее. Истина и ложь даны нам для испытания наших сердец; наш выбор — грозное объявление жребиев, на которых начертано спасение или отвержение; «прежде всех вещей необходимо держаться ортодоксальной веры»[274]; «всякий, кто хочет спастись, должен так рассуждать»[275] и не иначе; «если будешь призывать знание и взывать к разуму, если будешь искать его, как серебра, и отыскивать его, как сокровище, то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге»[276], — вот это и есть тот догматический принцип, который имеет силу.

Истина и ложь в религии — это всего лишь вопрос мнений; одна доктрина столь же хороша, как и другая; Правитель мира не предполагает, что мы должны обрести Истину; нет никакой Истины; мы не угодны для Бога более верой в то, чем верой это; никто не ответственен за свои мнения, они — предмет потребности или случая; достаточно, если мы искренне придерживаемся того, что мы исповедуем; наша заслуга заключается в поиске, а не в обладании; наша обязанность — следовать за тем, что кажется нам истинным, без опасения, что не это должно быть верно; выгодно иметь успех, но не может быть никакого вреда в том, чтобы потерпеть неудачу; мы можем принимать и излагать мнения по своему желанию; вера принадлежит чистому интеллекту, а не сердцу; мы можем безопасно доверять себе в вопросах Веры, и не нужно нам никакого другого руководства, — вот это принцип философской системы и ереси, который является очень пристрастным.

2

Когда сталкиваются два воззрения, каждое из них может быть абстрактно истинным или, кроме того, каждое может являться тонкой, всесторонней доктриной, сильной, гибкой, экспансивной, разносторонней; одно является вопросом безразличным, другое — вопросом жизни и смерти; одно полагается на интеллект только, другое — также и на чувства; понятно, которое из них должно уступить другому. Таким был конфликт Христианства с древним устоявшимся Язычеством, которое было почти мертво перед тем, как Христианство появилось, и с азиатскими мистериями, дико порхавшими, как призраки, и с гностиками, которые придумали Знание всего обо всем, презрели многих и называли вселенских христиан просто детьми в Истине, и с последователями неоплатоников, людьми литературы, педантами, мечтателями или льстецами, и с манихеями, которые исповедовали поиск Истины Разумом, не Верой, и с колеблющимися учителями Антиохийской школы, и с приспособленчеством последователей Евсевия, и с дерзкими непостоянными арианами, и с фанатичными монтанистами, и с суровыми новатианами, которые уклонились от Вселенской доктрины, не имея возможности распространять свою собственную. Эти секты не имели ни постоянства, ни последовательности, однако, они содержали элементы истины среди своих заблуждений, и если бы Христианство было таким, как они, оно, возможно, растворилось бы в них; однако, оно обладало той силой истины, которая придавала его учению серьезность, прямоту, последовательность, строгость и силу, с которыми все его конкуренты, главным образом, были незнакомы. Оно не могло назвать зло добром и добро злом, так как распознавало разницу между ними; оно не могло сделать свет из того, что было таким темным, или пустоту из того, что было таким плотным. Поэтому при столкновении оно разбило на куски своих антагонистов и разделило добычу.

3

Была, однако, другая форма духа, которую создали Мученики. Здесь догматика была в вероучении, а исповедничество — в действии. Каждый из них являлся сильным принципом жизни в различных аспектах, отличая веру, которая была показана ими, от всех философских систем мира, с одной стороны, и всех религий мира, с другой стороны. Языческие секты и ереси христианской истории были уничтожены тем дыханием убеждения, которое их породило; Язычество содрогнулось и умерло от самого зрелища меча преследования, который оно само вынуло из ножен. Интеллект и сила были применены в качестве испытания, как для божественного, так и для человеческого труда; язычники достигли цели в человеческом, но они не стали орудиями Божиими. «Никто, — говорит Святой Иустин, — настолько не поверил Сократу, чтобы умереть ради учения, которое он проповедовал». «Никто никогда не предполагал подвергаться смерти ради веры в Солнце» [1]. Поэтому Христианство увеличивалось в своих размерах, приобретая пищу и лекарства от всего, к чему оно приближалось, но сохраняя свой первоначальный тип, свое восприятие и свою любовь к тому, что было выявлено раз и навсегда, и не было личной выдумкой.

4

Есть авторы, которые ссылаются на первые века Церкви, как на время, когда мнение было свободным, а совесть — избавленной от обязанности или соблазна принимать на веру то, что не имеет доказательств, и это, по-видимому, только на том основании, что период великих богословских решений не начинался до четвертого века. Именно такой смысл, по-видимому, вкладывает Гизо в свои слова, когда он говорит, что Христианство «в ранние века было верой, чувством, индивидуальным суждением» [2], что «христианское сообщество представляется как чистая ассоциация людей, воодушевленных одними чувствами и исповедующих одну и ту же Веру». «Первые христиане, — он продолжает, — собирались, чтобы насладиться вместе одними и теми же эмоциями, одними и теми же религиозными убеждениями. Мы не находим никакой догматической системы, устанавливающей какую-либо форму дисциплины или законов, или какого-либо корпуса судей» [3]. Что могут подразумевать слова, что Христианство не имело никаких судей в самые ранние века? Ведь, как во всяких, в таких утверждениях, как это, не признается должным образом различие между принципом и его проявлениями и примерами, даже если бы факт был именно таков, как ему представляется. Основы настоящей догматики сложились на Соборах с течением времени; но они были активны, полновластны с самого начала в каждой части христианского мира. Убеждение, что истина одна, что она была даром извне, священным долгом, неоценимым блаженством, что она должна была почитаться, охраняться, защищаться, передаваться, потому что ее отсутствие было вопиющим недостатком, а ее потеря — невыразимым бедствием; и к тому же, суровые слова и поступки Святых Иоанна,