Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

Глава пятая. «Я ДОЛГО БЫЛ ЛИБЕРАЛОМ…»

О, если бы те, кто его судил, видели саблинские конспекты трудов Ленина, Маркса, Плеханова… Как разительно не похожи они на обычные, школярски, бездумно переписанные у соседа с одной лишь целью — предъявить на экзаменах. По этим выпискам хорошо видно, как вызревала саблинская мысль, его решимость…

Из К. Маркса: «Нравственное государство предполагает в своих членах государственный образ мыслей, если даже они выступают в оппозиции; карающий за образ мыслей не есть закон, изданный государством для его граждан. Это закон одной партии против другой».

Из Ф. Дзержинского: «Мы, коммунисты, должны жить так, чтобы широчайшие массы трудящихся видели, что мы слуги народа, что победой революции и властью мы пользуемся не для себя, а для блага и счастья народа».

Из А. Блока: «Жить стоит только так, чтобы предъявить безмерные требования к жизни… верить не в то, чего нет на свете, а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она прекрасна».

Он изучал марксизм без поводыря-конвоира. Он общался с классиками напрямую — без наемных толкователей и высокооплачиваемых интерпретаторов. Он вошел в зону запретной мысли и читал то, чего не было в программе. Его Поэт вздыхал в те годы:

Маркс, Энгельс, Ленин, знать бы вамВ посмертном вашем чине,Каким ученым головамМы вас препоручили.Вам вкупе слава и почетДа и поодиночке,А что писали — на учетИ под контроль до строчки.

Валерий не только штудировал книги но и жадно расспрашивал о жизни всякого нового человека, с кем сводили его дела, служба, дорога, — будь то старый школьный товарищ, сосед по купе или водитель столичного такси.

— Не доведут тебя эти разговоры до добра! — печалилась жена. И как в воду смотрела.

Незадолго до поступления в академию, летом 1968 года, Саблин встретил в Горьком старого школьного друга Сергея Родионова. Посидели в ресторане. Поговорили. Поспорили. Валерий разоткровенничался. Объяснил приятелю, зачем поступает в политическую академию.

Мог ли он подумать, что однокашник не погнушается взять в руки перо и настрочить донос в политуправление Северного флота! Но именно так все и вышло. За двенадцать дней до отъезда в академию капитана 3-го ранга Саблина вызвал к себе член военного совета и долго задавал всякие каверзные вопросы. «Затем достал из ящика стола письмо, — как повествует о том Борискин, — и сказал, что, дескать, некий друг из Горького заявляет о подготовке Саблина к государственному перевороту».

Легко представить себе, что пережил в эти минуты Саблин. Но времена все же были иные, и 37-й год отстоял на тридцать лет в прошлом. Да и репутация у Родионова в КГБ была подмочена, поэтому особый отдел Северного флота отправил письмо на усмотрение контр-адмирала Сизова. Надо отдать должное члену военного совета. Он оказался человеком широких взглядов и большой смелости. Донос списал в архив, и капитан 3-го ранга Саблин отбыл в Москву на учебу.

Могу представить себе, какой выговор вкатили потом Сизову по партийной линии — «за утрату политической бдительности».

В. Саблин (из Обращения к экипажу, записанного на магнитную ленту):

«Я никогда не был высокого мнения о политработниках послевоенного времени, так как они, как правило, очень недалекие в рассуждениях, много думают о личном благе и мало о деле, бездельники и болтуны, иногда очень красивые болтуны, и они, как правило, не пользуются авторитетом среди личного состава. Учеба в академии утвердила меня, мое мнение в том. Окружение было очень плохое. Постоянные интриги, споры между собой, стремление выслужиться перед начальниками, склоки. Это — в основе. Хотя человек десять были порядочными, в определенных пределах, товарищами. Начальник факультета адмирал Горелкин поощрял такую обстановку среди слушателей, не терпел противоречащих, но умел очень возвышенно говорить о партийной принципиальности… Я, естественно, побаивался выходить на беседы с такими вопросами, так как можно было далеко зайти в споре и в итоге выйти из академии… К сожалению, в Москве я не видел щели хотя бы, в которую можно было высунуть голову, чтобы подышать свежим воздухом свободной мысли, чтобы где-то можно было высказать свои мысли, поговорить. Были попытки найти мыслящих людей вне академии. Год я вел группу партшколы на заводе «Динамо», пытался вызвать на откровенность некоторых рабочих. Но кто они — критикуют начальство заводское, порядки, но не более. Стал членом общества «Знание» от Краснопресненского райкома партии, ездил с лекциями по Москве… Чувствовал, когда читал лекции, отчуждение аудитории, когда говорил о цифрах пятилетки, призывах партии… Была встреча у меня с начальником цеха завода «Динамо» в домашней обстановке. Оказался мелким человеком… Пытался встретиться с поэтом Евтушенко. Мне нравится его гражданственная стихия. Но он уклонился от встречи, так как собирался улетать в Японию…»

Военно-политическую академию Саблин окончил с отличием, имя его было выбито на белом мраморе в ряду тех, кем гордилась академия. В ноябре 1975 года его поспешно вырубили зубилом. Те, кто отдавал этот приказ, думали, что история — это мраморная доска, навечно отданная им в цензуру…

Мы всё видели, всё понимали, посмеивались анекдотам о густых бровях Брежнева — усах Сталина, поднятых на должную высоту, о том, что в Москве-реке начаты промеры для крейсера «Аврора», — и ждали, когда нам объявят перестройку, а вместе с ней и эпоху гласности. Он ждать не захотел.

Мы ждали, ибо каждый из нас считал себя ничтожней силой для того, чтобы что-то изменить.

Он так не считал.

«Эпохе застоя» — очередной наш эвфемизм. Слишком мягко обозначено то время. То был не просто застой, то было гниение заживо, распад государства, растление душ. Я хорошо знаю, как корежила флот эта ползучая, сродни СПИДу, социальная болезнь — брежневщина: синдром приобретенного идейного дефицита.

Флот — тонкая и сложная структура, на которой сразу же отзывается любое нездоровье общественного организма, будь то взяточничество, наркомания или засилье бумаг. Корабль — модель государства в миниатюре. Лихорадит страну — трясет и корабль. В те недоброй памяти годы флот лихорадило как никогда. Именно тогда начался расцвет махровой «дедовщины», повалил черный дым аварийности. Корабли горели, сталкивались, тонули. В 1974 году загорелся, взорвался и затонул большой противолодочный корабль «Отважный». Спустя год забушевало пламя на огромном вертолетоносце «Москва», гибли подводные лодки…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});