Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

– Всего! – торжественно вывел сдвинутый, а потом тихо добавил совсем ни к селу: – Вы уж, Алексей Павлович, никому, знаете, ту бумагу, что мы добыли, не отдавайте. Изорвут, растопчут и заплюют.

– Какую? А… эту. Так сказал же физик – наплевать, ничего не изменится.

– Физик в физике силен, газетчик – во строках своих. А бумага с ее бумажной душой – могучая сила. Нет ее, и все подозревают и в неведении: правда, придет всевышний и покарает плохих, злых сынов своих. А выскочит эта бумажка на волю, пройдет по радио и газетам, захватается – людишки и поверят: нет никого, кто из них душу вынет за их пакости, кроме таких же, соседей. Я хочу ждать, пусть придет.

– И покарает вас за все? – спросил тихо обозреватель, для чего-то оглянувшись.

– Ага, – шепотом, выпучив глаза, поддержал Хрусталий. – Пускай вынет из меня душу. Я хоть полюбуюсь.

Журналист плеснул по рюмочке, оба выпили, не чокаясь, и заслуженный болтостроитель схватил консервы, занюхал.

– Ну теперь идите, – предложил журналист. – Ожидайте.

– Ладно, пойду, – тихо согласился Ашипкин, поднимаясь. – Вы за меня подежурьте. Раз долго не звонят, значит дела у них. Если бумагу надумаете отдать, мне дайте, я сохраню, как зеницу Его ока. Ну и, если вдруг придет время, мелко порву, ночь буду рвать, пока пальцы в кровь не сотру, – и скрылся из квартиры.

А журналист, немного еще посидев, уставясь на пустую рюмку, тоже отправился вон, прикрыв и защелкнув за неимением ключа дверь.

Когда он подошел, проделав неблизкий путь до речного порта, к музею-подлодке, то увидел, что дверца, вырезанная отечественными умельцами в прочном корпусе для удобства посетителей – пионеров новой формации, ветеранов и случайных, приоткрыта. Внутри горел неяркий свет, и на малом каютном диване сидела практикантка Екатерина Петровна и шлифовала платком маникюр.

– Вот, – сказала она, протянув ладонь, как для поцелуя, – в вашем газетном бедламе даже некогда сделать.

На маленьком столике перед ней, где обычно дневали и ночевали маршрутные карты и водочная посуда, лежал крупно написанный лист.

«Лешка, – вывел военмор Хайченко, – приходили ребята, Эля и паренек Миша, сначала порознь. Я их накормил, но не удержал – уехали “за город”. И все. Тут ждет тебя помощница, погляди, не покорежит ли технику. Я к адмиралу, у него давление, как при шторме, скачет. Твой Никитич».

Сидоров оторвал глаза и посмотрел на занимающуюся своим делом особу.

* * *

Ночь сидела в чердачном пространстве, укрытом сверху полупараллелепипедом крыши, будто ее высекли из цельного, огромного черного памятника вселенной и поместили невесомой темной энергией над спавшими. Именно так, над спавшими, потому что из двух спрятавшихся в густом пахучем сене путешественников один – а именно он, Михаил Годин, уже бодрствовал и разглядывал монолит ночи, широко раскрыв глаза, а другой – девушка Эльвира Хайченко погрузилась в невыталкивающий, разрушающий догматы архимедовой физики, эфир сна.

Поодаль, на крайней балке, Миша укрепил тор слабого фонарика, и конический свет его позволял видеть только дозволенное – красивейший, выделенный сияющей оболочкой фотонов из многогранного пространства овал

Элиного лица. Мы – эллины, подумал Миша. Тогда, за видимой границей нашего времени, в дохристианских пространствах, когда рай и ад еще не обрели точных, начерченных первыми исследователями координат, граненых граней понимания – тогда существовали счетные множества разных божеств: Зевсы и Афродиты, Вакхи и Меркуры, пифии и сульфиды… или как их там еще, и неверно было бы произнести – бог знает кто еще в этом сонме, потому что особых существ оказалась тьма в незамкнутых полусферах древнего мира. И кто из них что знает или вычерчивает вероятностную модель событий – догадывался человек. Мы как эллины, Эля и я, хотим разузнать о рае чуть больше других. Что ж, таков путь исследователя и ученого, верящего и полного сомнений в успехе одновременно, узурпатора и сына истины. Как здоровско, просто по фантастике вышло с вечера, когда Миша долго убеждал, уговаривал Элю, сыпал аргументами и соображениями, приводил примеры алхимиков, поисковиков «вечного камня», попутно, походя открывавших новые газы и созвездия, серные соединения и фосфорные растворы, и наконец обосновал аксиому – та, искоса глянув на спутника, а думается, и с радостью, сказала:

– Ладно, уболтал. Если не понравится в этом рае, сбежим. Зададим стрекача.

– Что зададим? И кому? – не понял Миша, а потом оба расхохотались.

Вообще, вся эта поездка, затеянная в спешке беспамятства, ужасе возможной погони и страхе спортивно-пожарных и клеточно-порошковых кошмаров, вдруг постепенно вылилась в просто восхитительную траекторию путешествий. Чем дальше от города уносила беглецов электричка, тем шире распахивалось в их сощуренных ужасом глазах пространство и тем вольнее двигались и жестикулировали руки, обретая дополнительные, говоря занудным языком теоретической механики, степени свободы.

Невероятно повезло в электричке с попутчиками их поступательного движения прочь от невзгод. Напротив, вместо ошалевших от безделья молодых пригородных хулиганов, двое топологически изоморфных дядечек, как впоследствии оказалось – писателей братьев Кранкеншкап, тихо спали, сидя совершенно ровно и ни на что, кроме спинного мозга, не опираясь. А когда Миша спросил у Эли: «Есть ли у нас еще деньги, и каков их счет?» и полез в карман, то один из братьев, видимо от слова «деньги» проснулся, посмотрел на ребятню и представился.

Оказалось, замечательнейшие пожилые люди писатели Кранкеншкапы ехали до станции Налеевка в старинный и прекраснейший, окруженный парками Дом творчества, где умеющих писать даже когда-то катали на двух лошадках, Погасе и Непогасе, и кому доставался первый, тому фартило за пишущей машинкой. По вечерам кефир, мечтательно заломил глаза попутчик.

– Должен же он еще существовать, этот Дом, – воскликнул в запальчивом восторге брат Кранкеншкап. – У нас и путевки есть, – более кислым тоном добавил он. – Не верите? – и полез в пакет.

– Ну что вы, что вы! – поспешил успокоить брата в основном и беседовавший Миша, в то время как Эля только кисло прислушивалась, а в конце беседы изредка хихикала. – Вера – не наш профиль, мы любим доказательства.

– Будет, – пообещал брат и вытянул из пакета здорового цыпленка табака на булке, поглядел на него, потом на молодежь и протянул им еду со словами: – Кушайте, кушайте пока брат спит. Свежайшее цыплячество, только появился возле ресторана Дома литераторов.

Ребята постеснялись, помялись, но потом вцепились, разорвав пополам, в подгоревшую на кострах птицу зубами.