Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Как только слова вылетели из моих уст, я почувствовал, что он не придет в мою постель; он подумает, что со мной что-то неладно». Но последовал ответ: «А у тебя есть чем смазать?» — «Что?» — «Ну ведь знаешь. Что-нибудь вроде вазелина». (Когда Кевин перебрался в постель героя, они начали игру). Он протянул руку под простыней и дотронулся до моего члена, а я дотронулся до его. «Ты когда-нибудь брал их в руку вместе?» — спросил он. «Нет, — сказал я. — Покажи мне». — «Сперва поплюй на руку, чтобы она была по-настоящему влажной. Видишь? Потом берешь — придвинься ближе, чуть повыше — берешь их оба вот так. Приятно чувствовать?». — «Да, — сказал я. — Приятно». Поскольку я знал, что он не даст мне целовать его, я положил голову за его головой и прижался губами к его шее… «Кто будет первым?» — спросил он. — «Вгонять?… Я буду первым» (Началась процедура «эксперимента». сначала ее пришлось прервать из-за болезненности, потом начали снова.) На сей раз я продвигался по миллиметру за каждый толчок, ожидая в промежутках. Я чувствовал, как его мускул расслабляется. «Уже вошел?» — спрашивает. «Ага». — «Весь вошел?» — «Почти. Вот. Теперь весь». — «Правда?» Он потянулся рукой к моему лобку, чтобы убедиться. «Ага, весь. Тебе приятно?» — «Чертовски». — «Окей, — проинструктировал он, — теперь двигай взад и вперед, только медленно. Окей?» — «Конечно». Я попробовал несколько коротких толчков и спросил, не больно ли ему. Он покрутил головой. Колени он пригнул к груди, а я прильнул своими ногами к его… Было видно, как трепещут концы его ресниц за округлостью щеки. «Как тебе? Хорошо? — спросил он. — Хочешь чтобы было теснее?» — спросил он, будто продавец башмаков. «Нет, так хорошо». — «Смотри, я могу сжать и теснее», и в самом деле, сумел… «Сейчас буду кончать» — говорю. — Мне вынуть?» — «Не, давай внутрь, — говорит. — Пускай наполняет». — «Окей. Вот оно. О, господи боже!» Я не мог удержаться и стал целовать его щеку (Потом поменялись местами.) (White 1982: 14–19).

Эта сцена описана в начале романа. А потом выясняется, что рассказчик уже был подготовлен к положительной реакции на предложение Кевина, что у него самого уже были гомоэротические переживания, что было и приключение этого рода (White 1982: 105–107).

Позже в интернате герой романа сам напросился на свидание со взрослым человеком, которого он подозревал в готовности к гомосексуальным авантюрам. Один за другим он задавал ему все более смелые вопросы. «Ваша музыка хороша для секса?» «Предположим, что никого вокруг…» «Предположим, что есть парень, который хочет провести с Вами вечер…» Отвечавший сначала репликами, тот, уже заинтересованный, говорит: «Ну, добрались. Продолжай». — «Предположим, что он хочет подрочить Вам, ничего больше, Вы ему разрешите?» — «Очень забавный вопрос. А почему ты спрашиваешь? Это вопрос академический или как?» — «Я спрашиваю, потому что хотел бы провести с Вами вечер». И провел, и согласился на большее (White 1982: 212–213, 217).

Ладно, это художественная литература. Но, повторяю, не вполне литература.

Нечто подобное Уайт рассказывает о себе и в точно документальном произведении «Штаты желания» (можно перевести и как «Состояния желания»).

«… В тринадцать лет я спал со взрослым индейцем в Акапулько, а в пятнадцать у меня было короткое приключение с мужчиной сорока с чем-то, чьи дети были старше меня. Этого человека я увидел на скамейке в парке у озера в Чикаго; он был в плаще и при галстуке и был погружен в архитектурный план. Он не давал мне ни малейшего повода, но, внезапно осмелев, я уселся рядом с ним, вступил в беседу, последовал за ним до его машины. Наконец, он улыбнулся и спросил: «Чего ты хочешь от меня?» Я всегда старался совратить мужчин, но они боялись меня, как приманки к тюрьме» (White 1983: 312–313).

А вот пример из документального сборника Харта. Анонимный рассказчик вспоминает о 1959 годе, когда ему было 12 лет.

К его соседям-старикам в маленький городок в штате Индиана приехал жить шестнадцатилетний внук Дункан, выгнанный из школы за курение марихуаны — грех, тогда еще таинственный для школьника из маленького городка. «Кожа Дункана цвета кофе с молоком, ухоженные и приглаженные волосы и музыкальные упражнения на скромном наборе барабанов определенно делали его экзотическим для такого наивного пацана, как я. Кроме того, у него были серо-зеленые глаза, определенно ненормальные для черного». Он прибыл как раз в то время, когда рассказчик находился в переходном периоде. «Я целовал Мэри и трогал многообещающую грудь Дарьи, но не нашел удовольствия ни в том ни в другом. Но я получал огромное удовольствие, наблюдая, как Джон, мой лучший друг, писает. Я испытывал необъяснимое головокружение, заключенный под коленями Тоби, вжимающимися в мои плечи, когда его задница давила мою грудь, его неопределившаяся промежность всего в двух дюймах от моего лица. Я уже находил удовольствие в самоудовлетворении, но мне еще предстояло открыть полное удовольствие от эякуляции. Самое из всего гнетущее, у меня были расстраивающие сны.

Сны о Тоби, расстегивающем свои штаны, сидя на моей груди, не раз шокировали меня при пробуждении. Ничего более не происходило в этих снах, и у меня не было четкого представления, зачем он расстегивал их. После тайного подсматривания за Джоном во время писания, я начал мечтать о том, чтобы держать его рубильник, когда он делает это. Я начал также смотреть на других парней в нашем физкультурном классе и мечтать о том, чтобы дотрагиваться до их членов тоже. Я не понимал этого, право; но я знал, что это нечто, о чем не следует разговаривать. Я чувствовал себя странным, одиноким, смятенным, потерянным и, хуже того, грязным и плохим. Я инстинктивно удалялся от мира и претендовал на то, чтобы быть другим.

Дункан страшил меня. Он завел дружбу с моим старшим братом. Он даже шутил иногда со мной. Я любил его сияющую белозубую улыбку, особенно когда она была обращена ко мне. У меня были постоянные мечты о нем, с любопытствованием, как он выглядит, когда писает. Видение, как он играет на своих барабанах, широко раздвинув ноги, всегда прерывало мирный сон. Все мои мечты сосредоточивались на том, как выглядит его елдак, особенно когда стоит. Я не видел его, но раз или два украдкой ощущал его, когда мы боролись. Там было что-то огромное! Размер зажег во мне новое пламя желания, никогда доселе не испытанное. Я не только хотел увидеть член Дункана, у меня появилось и желание сосать его.

В первый раз, когда мне приснилось, что я сосу его член (без более четкого представления, чем просто держать его во рту и сосать как если бы это был палец), я проснулся с болезненной эрекцией. Я схватил себя за член, начав свое обычное натирающее движение. На сей раз, однако, боль не утихала. Я ухватил себя тверже и двигал рукой вверх и вниз, туже, тверже и быстрее.

Вскоре нечто захватило мой ум, и мне захотелось кричать. Что-то было не так! Я хотел прекратить то, что я делал, но не мог. Я думал, что мне нужно пописать, но я знал, что не смогу (я ведь уже пытался раньше писать при утреннем вставании члена). И когда я уже думал, что умираю, горячая, густая, едкая жидкость вылетела из конца моего члена. Она покрыла мою руку, мои трусы, простыни, и капли даже упали на мою голую грудь. Я был испуган, думая, что я сломал что-то внутри и истекаю кровью. Быстро зажегши свет, я увидел повсюду на мне молочную и кое-где прозрачную жидкость. Я слышал братьев, рассказывающих о том, как кончают, — теперь я понял.

Успокоившись, вспоминая ощущения и мысли, которые их произвели, я снова дрочился — уже не во сне. Следующее извержение было даже лучше! Эти ощущения побудили меня сообразить, насколько же лучше должна быть реальная вещь — и принять решение. Хоть я и решил спросить Дункана, я был слишком скован, чтобы это сделать. Я грезил во снах, дрочился и грезил наяву постоянно, но не делал ничего. С юношеской невинностью я решил, что спросить по телефону будет легче. Наконец, я улучил возможность, когда я был один дома. Когда Дункан ответил по телефону, я изменил голос и спросил: «Можно ли мне пососать твой член?» На другом конце было молчание. Потом Дункан засмеялся: «Конечно». Телефон запиликал.

Это подбодрило меня, потом обдало холодом, потом привело в ужасную растерянность. Дункан хотел, но он ведь не знал, кто ему звонил. Я очень боялся позвонить снова. Я решил подождать и посмотреть, не упомянет ли он этот эпизод моему брату. Недели проходили, и ничего не было сказано. Я стал звонить Дункану при каждой возможности. Беседа никогда не менялась, ни мной, ни им. Я никогда не назывался. Дункан никогда не спрашивал, но как-то я знал, что он знает, что это я.

В конце моего тринадцатого года обстановка изменилась. Однажды вечером вся семья за исключением дедушки уехала на баскетбольный матч моего брата. Зашел Дункан. Мы немного поборолись, и я, как обычно, ощутил его член. Тот внезапно встал.

«А это что?» — поддразнивая спросил я.