60-я параллель - Георгий Караев

Андрей Вересов в тот день ничего не сказал Лоде о командировке; решил хоть сутки еще не тревожить его. И когда мальчик вечером опять пристал к нему со своим давним вопросом — можно ли ему теперь как-нибудь поступить в пионеры, рассеянно, думая о другом, ответил ему:

— Ну, какие же тут теперь пионерские отряды, сынок? Где ты их разыщешь? Я думаю, они давно эвакуировались со школами. Вот переберешься к тете Клаве или ко мне — ну, там, конечно, обязательно...

Лодя немного успокоился.

Потом уже, в Ленинграде, вспоминая Павловское окончание своего лесного рейда, подполковник Федченко болезненно морщился и кряхтел; формально он ни в чем не мог себя упрекнуть; но что значит «формально»!?

Всё дело было в том, что и его отряд, да и сам он первый совершенно неправильно позволили себе поверить, будто все их мытарства кончатся в Павловске.

Они заранее невольно вообразили себе этот Павловск землей обетованной, местом, где все беды и опасности останутся уже позади. Это было естественной, но большой оплошностью усталых людей.

Прибыв в Павловский парк со стороны Сампсоновки на закате, часам к шести вечера, они все сразу же несколько распустились. «Рассупонились», как сказал потом Голубев. Измученные люди медленно прошли мимо Розового павильона, мимо мавзолея Петра Первого.

Аполлон Бельведерский, как всегда спокойный, стоял посредине хоровода муз на площадке Солнечных часов; зеленоватая бронза благородно темнела на желтой листве. Гениально распланированные купы деревьев красовались над тихой Славянкой, как во времена Василия Андреевича Жуковского. Расплываясь в улыбках, бойцы и командиры любовались всем этим. Мало нужно человеку, чтоб успокоиться! «Дом!»

А любоваться в тот миг надо было поменьше. Надо было слушать.

Частый треск ружейного и пулеметного огня доносился и сюда с запада. Там, как раз в это время, противник, поддерживаемый двумя сотнями самолетов, прошел сквозь Пушкинский парк и ворвался в центр тихого городка. Там сильно поредевшие части двух наших стрелковых дивизий медленно отходили на северо-восточную окраину Пушкина. Соседняя часть откатилась к поселку Тярлево и дальше, до кооперативных ларьков деревни Липницы, до мостовых Лангелова. Та часть, которая совсем недавно двигалась еще на выручку Дуловской группы на юг, вдруг в свою очередь попала в мешок; она с боем пробивалась теперь через Пушкин, выходя своими батальонами на линию нашего фронта. Всюду кипел переменчивый и горячий арьергардный бой.

И в это-то время люди подполковника Федченко, истомленные до предела, загипнотизированные словом «Павловск», дойдя до песчаных дорожек, что разбегаются во все стороны от места, носящего мирное название «Белая Береза», один за другим валились на траву и засыпали сном праведников. Это было очень опасно. Это было преждевременно!

Правда, если говорить о больших бедах, то ничего страшного не случилось.

Сам командир полка не упал от усталости, не заснул, не потерял инициативы. Расположив своих у «Белой Березы», он выставил достаточно сильное охранение с юга и с запада и лишь после этого прошел с Голубевым на северо-восток Павловска в штаб отдельного саперного батальона, всё еще стоявшего тут. Отсюда он связался кое-как с командованием, доложил ему о своем прибытии и получил приказ, как только бойцы придут в себя, вести их через Шушары — Рыбацкое на правый берег Невы — для переформирования.

Всё сразу стало на место. Очевидно, они-таки действительно «дошли». Его даже спросили, есть ли у его людей при себе продовольственные аттестаты.

Аттестатов, конечно, не было никаких, но самый этот прозаический вопрос показал; да, вот мы, наконец, и дома, у себя!

Уже под утро, обогревшись и поев у саперов, он вернулся к «Белой Березе». Тут всё было как будто в порядке, хотя его охранение и перестреливалось ночью с разведкой противника.

Быстро подняв людей, подполковник Федченко провел их знакомыми парковыми дорогами правее Новой Веси и, не заглядывая в Шушары, двинулся к Рыбацкому и Обухову.

Именно здесь среди пригородных полей, где по сторонам шоссе виднелись уже жестяные щиты реклам — «Лучшие сосиски только в магазинах Ленгастронома!», «Держите свободные деньги в сберкассе!» — Федченко приказал ординарцу разыскать среди бойцов Марфушу и Заю. Через несколько минут смущенный Голубев, растерянно подойдя к нему, доложил: «Девушек найти не удалось! Их с ночи не было».

— Нехорошо как вышло, товарищ подполковник! Вот ведь что получилось. Мальчуган-то их, черненький, Васин фамилия... Был вчера назначен в секрет. Ну, ночью стрельба. Разведка ихняя наскочила. Ну, и убило парнишку. Остался там лежать, за прудиком, на Садовой какой-то улице. А барышни наши, как узнали, — никого не спросясь, в парк. За ним. А может быть, он раненый?.. И вот — не вернулись! Нету их...

Сердце подполковника сжало холодом, Да... что же это такое! Вчера — Угрюмов, сегодня... Несколько недель около него жили, двигались, верили ему пятеро ребят, и среди них эта смешная, некрасивая, милая девчурка, Марфа Хрусталева.

За эти недели он думал о многом, болел душой за многое, за большое. Но где-то в нем таилось и очень простое, очень нехитрое желание: довести эту Марфутку и остальных до дома, сдать их на руки заботливым людям, отмыть, причесать, накормить и отправить к мамам. Да, к мамам! Чтобы учили свою алгебру! Чтобы забыли о Вырице, о землянках в лесу! И вдруг вот — не довел!

Однако терять время на печальные размышления было нельзя. Две тысячи человек, только что вырвавшиеся из хищных лап, веря ему, шли за ним между пригородных огородов и дорожных канав, по ленинградским полям. Впереди направо уже близко поднимались над Невой огромные опоры Волховской и Свирской электролиний.

Виднелась мельница имени Ленина — серый прямоугольный небоскреб. Левее белел Дом Советов.

Оборачиваясь назад, Федченко видел затянутую дымом возвышенность Пушкина, зелень Павловского парка. Там горело, грохотало, туманилось. И вправо, к Колпину, тоже дымились пожары, и влево, у Пулкова, шел бой. Враг как бы охватывал их огромными клешнями, с обеих сторон, не желая выпускать ускользающую добычу. Надо было торопиться!

И всё же Федченко, шагая, глядел и глядел назад, на юг. Южный горизонт, отступая, туманился, уходил в неясную даль; и там, где сейчас кипел бой, в этой мгле, в этом тумане осталось несколько ребят, а среди них — смешное, доброе, наивное существо. Человечек. Девочка. Зачем они остались там?! Что сулит им завтрашний день? Будет ли у них это «завтра»? Эх, Марфа, Марфа!..

Глава ХLI. В ПАВЛОВСКЕ

Генерал Дона давно уже обещал Варту экскурсию в «русский Версаль». Теперь наступило, наконец, время для ее осуществления: «Всё идет как по расписанию, Вилли, дорогой!»

Рано поутру восемнадцатого числа машина командира тридцатой авиадесантной, эскортируемая четырьмя хорошо вооруженными мотоциклистами, прошла через парк и появилась на улицах Пушкина. Город был взят дивизией старика Рэммеле буквально только что. Бои еще вспыхивали то там, то сям. Какие-то красные части вдруг, сваливаясь как снег на голову, с яростью и упорством пробивались на север сквозь цепи немецких плетей. Поездка представлялась небезопасной. «Но разве мы с тобой не солдаты, Вильгельм?»

Когда граф Дона выехал на своей машине из Дудергофа, Марфа Хрусталева спала еще, как сурок, на крылечке одноэтажного дома у «Белой Березы».

Она проснулась потому, что Спартак Болдырев растолкал и ее и Зайку. Всхлипывая и задыхаясь, он рассказал: час назад там, у пруда за парком, погиб в ночной перестрелке Валя Васин.

В первые несколько минут Марфушка поняла только одно: «Вали больше нет!.. Мария Михайловна — два месяца назад; Тихон Васильевич — вчера; теперь — Валя... Валя Васин убит!» Но тотчас затем вспыхнула и еще одна мысль: «А фотографии? А знамя?»

Под красноармейской гимнастеркой у Вали была привязана к телу завернутая в желтую компрессную клеенку небольшая пачка — часть драгоценных фотографий: Сергей Миронович Киров среди ребят; а вокруг пояса обмотано знамя пионерской дружины. Допустить, чтобы они попали в фашистские лапы, было совершенно немыслимо.

Бойцы и командиры, прижатые к земле непреодолимой свинцовой усталостью и сознанием: «Мы — дома!», спали как мертвые. Да и что бы они могли посоветовать тут? Тихон Васильевич Угрюмов лежал на кладбище в деревне Ладога. Подполковник Федченко и Голубев куда-то ушли.

Марфа настаивала на том, что она пойдет одна, совсем одна. Пойдет, найдет тело Валечки, снимет с него знамя и пакетик с фотографиями...

Однако было ясно, что без Спартака ей не разыскать в темноте неведомый прудик на Садовой улице. А как только выяснилось, что необходимо идти вдвоем, Зая Жендецкая наотрез отказалась оставаться.