Принцесса из рода Борджиа - Мишель Зевако

Фауста только что вернулась.

Она приняла Бельгодера тотчас же. И, конечно, цыган никогда бы не заподозрил, какая буря бушевала в тот момент у нее внутри. Она была, пожалуй, чуть бледнее, чем обычно. Может быть, принимая Бельгодера, она надеялась что-то у него выведать?

— Что тебе нужно от меня? — спросила она с жадным любопытством.

— Пропуск, чтобы выйти из Парижа, — ответил цыган.

— Значит, ты хочешь покинуть меня?

— Нет, госпожа. Ведь благодаря вам одна моя дочь осталась в живых.

— Что это ты говоришь?

— Правду… Я уже рассказывал вам свою историю. Вы знаете, что две мои дочери, Флора и Стелла, после ареста моих соплеменников были отданы одному христианину. Этим христианином, сударыня, был прокурор Фурко!

Бельгодер вытер свой смуглый лоб. За спокойным тоном его слов скрывалось сильнейшее возбуждение. Что же касается Фаусты, то если это открытие ее и взволновало, если искаженное лицо несчастного отца и возбудило в ней что-либо еще, кроме любопытства, понять это было невозможно.

Ее взгляд оставался холодным, а лицо — бесстрастным.

— Ну вот, — продолжал цыган, — та, что била повешена и сожжена, — это моя старшая дочь, Флора. Та, которую вы спасли, — Стелла. По вашему приказанию я отвез ее в Монмартрское аббатство. Но ворота Парижа заперты, так что мне необходим пропуск!

Последние слова он произнес весьма твердо.

— Понимаю, — ответила Фауста. — Ты получишь то, что хочешь.

Фауста вынула из маленького секретера бумагу и протянула ее цыгану со словами:

— Береги этот документ. Он позволит тебе в любое время проходить всюду, даже там, где запрещено. Ты можешь теперь выйти из Парижа через любые ворота. Иди… Сегодня вечером вернешь мне этот пропуск.

Бельгодер схватил листок, украшенный подписью и печатью Гиза, и удалился, забыв поблагодарить принцессу. Не успел он уйти, как Фауста спешно набросала несколько слов, позвонила и приказала:

— Гонца в аббатство. Это приказ госпоже Бовилье. Необходимо, чтобы гонец прибыл туда раньше, чем человек, который только что вышел отсюда.

Бельгодер снова направился к Монмартрским воротам. Там все еще дежурил давешний сержант. Он узнал цыгана и собрался было приказать схватить его, но тот предъявил свою бумагу. Сержант взглянул на нее, удивленно воззрился на Бельгодера, а затем поклонился.

«Это, наверное, переодетый принц», — подумал он. И произнес вслух:

— Соблаговолите извинить меня, сударь, за оказанный ранее прием. Приказ был очень суров.

Бельгодер растерянно огляделся, не поняв, что «сударь» — это он.

— Открывай! — только и сказал он резко, выпрямляясь во весь рост.

— Минутку! — ответил сержант, сраженный этим тоном и манерой держаться, присущими лишь очень значительным персонам.

И добавил:

— Это не долго. Мы только что поднимали разводной мост для одного человека и еще не успели опустить.

Бельгодер не обратил внимания на его слова. Как только ворота открылись, он поспешил выйти из города, прошел по мосту и направился к аббатству. Все ускоряя шаг, он размышлял следующим образом: «Но как я скажу ей такое? Она думает, что ее зовут Жанна Фурко. Ничего подобного. Ее зовут Стелла. Она моя дочь. Только поверит ли она мне? Да что там, поверит!.. Еще не хватало, чтобы мне не удалось доказать ей, что я ее отец!..»

Так думал Бельгодер, которому, как ни странно, тоже не были чужды человеческие чувства.

«Она мне поверит, это точно, ведь я ей все расскажу, — продолжал рассуждать цыган. — А что мы будем делать потом?.. Уедем! Клод, сраженный горем, рыдает где-нибудь, если только он еще не умер… Ах, если бы он умер! Лучшего и желать нельзя!»

И он отрывисто расхохотался.

Он добрался до аббатства и для быстроты пролез через пролом в изгороди. Тут он остановился, белый как мел. Этот негодяй трепетал при мысли, что вновь увидит своего ребенка.

— Надо отдохнуть немного, — пробурчал он, словно извиняясь за собственную слабость. — Если я предстану перед ней в таком виде, она, пожалуй, напугается.

Наконец он направился к домику и внезапно заметил, что калитка открыта. Бельгодер насупил брови, но сразу же все понял: «Это я сам оставил ее открытой нынче ночью…»

Однако он бросился бежать и, оказавшись за оградой, чертыхнулся: дверь домика тоже была распахнута настежь.

— Что это значит?

Одним прыжком он оказался в доме, и рычание вырвалось у него из груди. Он увидел третью растворенную дверь, которая вела в комнату, служившую темницей Жанне Фурко… его дочери!

— Стелла! — проревел он, забыв, что, даже если бы его дочь была здесь, она бы не отозвалась на это имя, поскольку не знала его.

Он бросился в комнату, которую совсем недавно покинула Виолетта. Она была пуста…

— Стелла! Стелла! — стонал он. — Это я! Твой отец! Не бойся! Где ты?

Он бросился бежать сломя голову, как безумный, окликая, рыдая, перемежая нежные призывы ужасными ругательствами. Когда он убедился, что Стеллы больше нет ни в домике, ни рядом с ним, он помчался в монастырь, поднялся по лестнице, едва не сбив с ног человека, который в этот момент спускался, и забарабанил в дверь аббатисы.

— Стелла! Где Стелла? — воскликнул он, когда оказался перед госпожой де Бовилье.

— Стелла? — удивленно переспросила Клодина.

— Я хочу сказать — пленница. Послушайте, где она?!

— Разве не вы увезли ее в Бастилию?

— Я говорю не о Виолетте, а о той, что я привез потом.

— Ах так, значит, вы привезли новую пленницу?

Бельгодер вцепился руками в свои жесткие волосы. Ведь он никого не предупредил о своем возвращении! Вкратце цыган рассказал о событиях прошлой ночи и о том, как, увезя Виолетту в Бастилию, он вернулся с Жанной Фурко,

— Вы же говорили, что ее зовут Стелла, — заметила Клодина.

— Это неважно. Просто Стелла — это ее настоящее имя…

— Вы совершили ошибку, не сообщив мне этого, — сказала Клодина де Бовилье. — Если принцесса потребует отчета об этой новой пленнице, вы один будете отвечать. Я понимаю ваше волнение…

— Ах! Вы не знаете, вы не можете мне помочь…

Бельгодер разразился рыданиями.

— Она, видимо, нашла способ открыть дверь, — продолжала аббатиса, — и скрылась!

Но Бельгодер уже больше ее не слушал. Он уныло побрел прочь. Возле ограды он уселся на камень, обхватив голову руками. В его сознании теснились горестные и отчаянные мысли вперемежку с проклятиями и ругательствами.

— Это было бы слишком хорошо!.. Так я и знал… Разве такой человек, как я, создан для счастья, для нежности?! Моя дочь Стелла — жива! Я мог бы одарить ее своей отцовской любовью, но это слишком хорошо для цыгана. Убийства, удары кинжалом, злобные и лживые помыслы — вот каков мой удел!..