О том, что видел: Воспоминания. Письма - Николай Чуковский

— Где же, черт возьми, «Ярославль»!?? Обещал сдать в мае!.. Просрочил!!

Просят сдать книгу хотя бы в июне…

В общем и там, и здесь ситуация очень неплохая. Если ты напишешь в Гослитиздат, чтобы подождали до июля, подождут[468].

Мне кажется, тебе нужно сделать вот что:

Немедленно написать в «Огонек» Ефиму Давидовичу Зозуле[469], в «Смену» (т. Гольдбергу[470]) о том, что через два месяца юбилей Ярославля, что ты готов предоставить им отрывки из твоего романа. Дай им по главе. Они у тебя с руками и ногами оторвут. Хорошо бы дать отрывок в «Лит. газету» — тов. Пёльсон[471] (she).

Я рад, что тебе пишется хорошо.

С Мариной я, конечно, не прочь помириться. Я привык любить ее и считать одной из лучших женщин в мире, но, конечно, она поступила с Лидой непедагогично. О, если бы она видела, какое письмо написала мне Лида!!! Смысл письма такой:

— Оказывается, папаша, ты брехал, будто с Люшей все благополучно. У тебя, папаша, терзают Иду, как в застенке, поэтому благоволи поместить Иду на Загородном, пусть живет, ничего не делая вместе со своим Маттей[472], плати ей за это безделье рублей 400 в месяц, а мама пусть делает на Люшу всю черную работу, в наказание, зачем она не уберегла Иду от Нины. Меня это тупосердие взорвало. Все письмо написано так, будто мы солидарны с Ниной[473]. Между тем, мы ненавидим это животное, губящее Бобу (и Нина знает, что мы ненавидим ее). Я сгоряча послал Марине ругательную телеграмму; да и нельзя было не послать, потому что она зря разволновала Лиду (ведь Нина уже на Сиверской, далеко от Иды, с которой никогда не встретится), зря разволновала маму, которая две ночи не спала из-за Лидиного благородного письма; зря разволновала меня. Теперь уже все успокоилось, и все хорошо. Главное, хорошо то, что в доме у нас нет Нины.

Мне страшно захотелось в Одессу — сейчас. Завтра я еду в Москву, телеграфируй мне на Детиздат, советуешь ли приехать. Тихо ли там? Есть ли комната?

Внешне у меня дела неплохие: вышел «Айболит» — увеличенное издании[474], довольно толстая книга, 21-го выходят мои «Сказки»[475]. Я написал неплохие воспоминания о Горьком. (Говоря по секрету, я получил письмо от заведующего Мосжилотделом: мне дают квартиру в Москве, я поэтому и еду), — но я так ужасно недоволен своей повестушкой, так устал, меня так мучает мамино нездоровье, что я тоскую как никогда. Счастье, что хоть с Лидой как будто обошлось. Есть много косвенных данных, что она будет безмятежно проживать в Ленинграде. Тату я видаю, но редко. Возил ее и Иннику[476] на один спектакль — у них все хорошо. Она показывает мне все ваши письма. Продолжает ли Марина переводить? Оставайся в Одессе подольше.

Твой отец.

Мария Николаевна весела и здорова.

96. Н. К. Чуковский — К. И.и М. Б. Чуковским

14 июля 1938 г. Луга

Милые родители, я ничего о вас не знаю. Вы удрали от детей, и даже не пишете. Как у вас в Переделкине? Собираетесь ли в Ленинград? Когда поедете на юг? Все это меня чрезвычайно интересует. Быть может, в середине августа я буду в Москве. Если вы к тому времени еще не уедете на юг, я заеду к вам. Сижу я в Луге, в Ленинград почти не езжу (туда и пишите, т. е. в Лугу!), до сих пор мучаюсь над романом, а конца ему не видно. Первая половина его будет, вероятно, напечатана в девятой книжке «Звезды»[477]. Марина и Гулька после юга болели гриппом, но теперь поправились. Пишите.

Коля.

14 июля 1938 г.

97. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

29 июля 1938 г. Москва[478]

Дорогой Коля.

На юг мы поедем в октябре. До той поры дача № 13 к Вашим услугам. Письмо твое слишком кратко. Ты ничего не пишешь о Татке, о Гульке, о Марине. Авось, после моего ответа ты станешь щедрее. Итак — раньше всего о даче. Дача изумительная. Будто специально для меня приспособлена. Две террасы — на восток и на запад — дают мне возможность работать на воздухе целые дни. Тишина полная. Зимою она будет холодновата, но я весь август употреблю на ее отепление. Обобью полы, исправлю печи. Мама — хоть и трудно ей на первых порах — тоже удовлетворена, как мне кажется. Здоровье ее в здешнем благодатном климате улучшилось. Никаких простудных явлений, нет прежней раздражительности, сердечные боли не повторились ни разу.

Писатели мне не мешают. Уже выяснилось, что водиться я буду с Всев. Ивановым[479], Фединым[480], Лидиным[481], Пастернаком, Сейфуллиной[482], а не с Треневым[483], Павленкой[484] и Погодиным[485]. Это очень успокоительно. Каждый день я хожу босиком под жгучим солнцем по степи, ложусь рано, много работаю. Бессонницы не было ни одной, а этого со мною не бывало лет 30: чтобы целый месяц спать каждую ночь подряд. Правда, я очень постарел, но чувствую себя очень неплохо. Работа моя такая: я сильно переделал свою проклятую «повесть». Сделал из повести — воспоминания, ввел много длиннот, побочных эпизодов и вышло как будто живее, менее литературно, озаглавил повесть «Так было» — и сдал в набор[486].

Готовлю для «Молодой гвардии» книжку воспоминаний о Репине, Горьком и Маяковском[487]. Они издадут с удовольствием. Хочу переиздать «Искусство перевода»[488] и «Уитмэна»[489]. Взялся написать «Жизнь Некрасова»[490]. Готовлю 9-ое издание «От двух до пяти», которое будет озаглавлено так «От двух до пяти и другие очерки о детях»[491].

Кольцов[492] пригласил меня снова в «Правду». Очень не хватает мне пишущей машинки и книг, которые в Ленинграде. Сколько раз я просил Анну Георгиевну[493] выслать — и ни слуху, ни духу. Если будешь в Ленинграде, узнай, в чем дело. Очевидно, на мое имя пришла куча писем. Я просил прислать мне все письма. Не получил ни одного. Если будешь ехать к нам, захвати «Чукоккалу» и письма. Соседи мои Лапин[494] и Хацревин[495] — милые, тонкие, забавные люди. Вчера у меня на скамье сидели рядом: Шагинян (дочь)[496], Багрицкий (сын)[497] и Иванов (сын Всеволода)[498]. Странно, что дети здесь хуже родителей: ни Багрицкий-сын, ни Шагинян-дочь не знают иностран. языков (родители знали). Дети Пастернака[499] — хулиганы, а сын Багрицкого, который «тоже пишет стихи», прочитал мне вчера:

До чего щегол ты,До чего ты щегловит![500]

То есть выдал стихи Мандельштама за свои!!! Я уличил его. Он не сконфузился.

…Видишь, какое я написал тебе письмо. Такого же подробного жду от тебя. Почему ты «мучаешься» с повестью? Как живется Вам в Луге? С кем ты водишься больше всего? Что делает и говорит Гуля? Боба писал мне, что он сказочно вырос. Воображаю, какая гигантесса Татка. Вот по ком я скучаю — по Татке. Чем она теперь занята? Что читает, с кем дружит? Марина совершенно напрасно сердится на меня. Пора бы перестать. Где Мария Николаевна? Обещала заехать к нам — и обманула. Дружишь ли ты с Тыняновым[501]? Он обиделся на меня зря. Он хотел придти ко мне, я сказал, что приду к нему, а в это время началась история с Лидой и я не мог повидаться с ним. Очень больно, что он сердится на меня, уговори его и Марину сменить гнев на милость. Что «Хижина дяди Тома»? Лапин, Хацревин и Пастернак тебе кланяются. Федин говорит о тебе так дружески, что мама сразу полюбила Федина. Где и как живет Ирина Рейнке? Как здоровье Юрия Николаевича и Елены Александровны[502]?

У нас 1½ месяца не было ни одного дождя. Я бреюсь сам — безопасной бритвой. Единственная здесь неприятность — осы. Чуть сядешь есть — десятки ос. В начале августа буду строить гараж.

Требую столь же длинного и немедленного письма.

К. Ч.

98. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

4 августа 1938 г. [503]Переделкино

Милый Коля! Может быть, тебе будет приятно узнать, что сегодня вечером у Всеволода Иванова Пастернак и Федин прочитали твой перевод из Мэсфильда[504] и очень хвалили его. И вспоминали твою прозу и хвалили ее поэтичность. Федин вспомнил твой рассказ о Каторжнике[505] — восхищался многими деталями.

Но как странно и как страшно в августе 1938 года читать стихи об августе 1914.

Здесь говорят, что войны не будет. Когда ты приедешь? Тут чудесно. Надеюсь, все здоровы. Одолевают нас соседи и репортеры. Третьего дня были с визитом Леоновы[506], потом пришли Лапин и Хацревин, потом Ромашовы[507], и т. д.

Репортеры приезжают в Переделкино — сразу ко всем писателям. И обходят все дачи, и прогнать их нет сил. Насколько лучше в Луге!

Привет Слонимским, Каверину, Ю. Н. Какой адрес Ю. Н.[508]? Его разыскивает для чего-то А. В. Косарев[509].

Целую Марину, Тату, Гульку.

99. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

10 октября 1938 г. Кисловодск[510]

Дорогой Коля.

Очень хотелось бы знать о тебе. О Марине. О Тате. О Гульке.

Приключения наши здесь таковы: санатория КСУ преобразилась в санаторию ВОКС’а. Из-за этого она стала гораздо хуже. Набита доверху всяческой шушерой, в каждой комнате по два, по три человека, врачи сбились с ног, прислуга затуркана. Маму поместили в холодной комнате «на время». Она дрожит, меряет температуру, не может до сих пор распаковать чемоданы. Настроение у нее очень мрачное, хотя по моим наблюдениям она все же начала поправляться.