Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

в моих заявлениях есть некоторые подробности, которые я узнал от своих следователей…»[216]

Никто на это, кажется, не обратил внимания. И наверняка несчастные родные убитой девочки так же хотели его смерти, как потом хотели смерти Чикатило все, присутствовавшие на его процессе. И его объяснения казались жалкими попытками выкрутиться и спасти свою шкуру.

Позже по делам, связанным с другими убийствами, совершенными Чикатило, будут преследовать людей, известных своей гомосексуальной ориентацией, и подростков из школы для умственно отсталых (они, кстати, давали признательные показания), но в этих случаях, к счастью, дела развалились и не дошли до суда. А ведь могли дойти и до суда, и до расстрела.

Александр Кравченко пытался добиться отмены смертного приговора. Вспомним слова одного из приговоренных к смертной казни, приведенные Альбером Камю: «Знать, что умрешь, – это еще полбеды. Не знать, суждено ли тебе остаться в живых, – вот страшнейшая пытка».

Четыре года по делу Александра Кравченко принимались различные решения – его приговорили к смертной казни, затем казнь заменили на пятнадцатилетнее заключение, потом дело отправили на доследование, снова приговорили к смертной казни. Наконец, приговор был утвержден Верховным судом, просьба о помиловании отклонена. В 1983 году Александра Кравченко расстреляли.

А в 1991 году приговор отменили! Он был не виноват! Если бы в 1991 году он сидел в колонии, то это все равно означало бы 14 лет, выброшенных из жизни, – но он был бы жив, вернулся бы домой, строил бы новую жизнь на обломках старой. Кто знает, какие подробности могли бы еще вскрыться в деле Чикатило? Как вели допросы? Как получали его признания? Вряд ли мы когда-то это узнаем, ведь все вещественные доказательства уже уничтожены по решению суда – и действительно, кому они теперь нужны?

Глава 11

Культура против казни. Вместо послесловия

Философы, политики и взволнованные граждане могут спорить о том, нужна ли смертная казнь, и снова и снова выдвигать древние как мир аргументы. Но художники, поэты и писатели в этом вопросе почти единодушны. Много ли мы знаем картин, воспевающих смертную казнь и с удовлетворением показывающих, как убийца идет на виселицу?

А вот картин, изображающих казнь с сочувствием к казнимому, мировая культура знает бесчисленное множество. Подумаем хотя бы, сколько существует изображений дороги на Голгофу и распятия Христа – архетипической казни, которую часто вспоминают во всех спорах вокруг высшей меры. Сестра Элен Прежан попросила Патрика Сонье перед смертью смотреть на нее, сказав, что «мое лицо будет для тебя лицом Христа».

И Христос – далеко не единственный казненный, к которому художники испытывают сочувствие.

Сразу можно вспомнить «Утро стрелецкой казни» Сурикова, где непокоренный и несломленный стрелец вызывающе смотрит на восседающего на коне Петра, а пестрая, дикая – живая – толпа оплакивает тех, кому сейчас предстоит умереть, и даже солдат, ведущий одного из стрельцов на казнь в самом центре картины, как будто приобнял его.

«Третье мая 1808 года в Мадриде» – огромная картина Гойи, показывающая расстрел французами повстанцев, пытавшихся свергнуть власть Наполеона. Здесь тоже ясна позиция автора: у солдат, которые навели ружья на приговоренных, даже не видны лица, это как будто странная машина для убийства. Лица есть только у тех, кто сейчас умрет, и прежде всего в глаза бросается человек в белой рубахе – это единственное светлое пятно на холсте. Он поднял руки так, что сразу вызывает ассоциации с Христом. И хотя стоит на коленях, но возвышается над всеми.

Через полвека, в 1867 году, Эдуард Мане, на которого полотно Гойи произвело сильное впечатление, стал писать картину «Расстрел императора Максимилиана». Мане, как и Гойя, работал «на злобу дня». «Третье мая» было написано через шесть лет после подавления восстания, а Мане откликнулся на только что произошедшие события – казнь австрийского эрцгерцога Максимилиана, сделанного при усиленной поддержке Наполеона III императором Мексики. Революционеры свергли несчастного наивного правителя и, несмотря на просьбы, приходившие со всего мира, расстреляли его. Мане создал несколько вариантов картины, и в результате до сегодняшнего дня дошли эскиз, литография, этюд и три полотна, одно из которых было разрезано, возможно, самим художником. Во всех этих вариантах солдаты стоят спиной к зрителю, превращаясь, как и у Гойи, в безликую мрачную массу, а Максимилиан повернут к нам лицом, и его белая рубашка тоже символизирует невинную жертву.

Вспомним также репинский «Отказ от исповеди», где самой казни нет, зато есть смертник, не желающий каяться в своих грехах. И здесь то же противостояние – священник, лица которого почти не видно, и арестант. Приговоренный к смерти изображен в арестантском халате, сидящим на койке, застеленной чем-то темным, на темном фоне. И тем сильнее выделяются его лицо, грудь и краешек сияющей белизной рубахи. Белая полоска – не слишком реалистичная деталь при изображении заключенного – появилась здесь, конечно, не случайно.

Василий Верещагин, который побывал на многих войнах, упорно, на разном материале показывал бессмысленность и ужас убийства. Среди его работ есть и «Апофеоз войны» с горой черепов, и триптих «На Шипке все спокойно», где изображен замерзающий, засыпанный снегом часовой. Казни у Верещагина тоже показаны с огромным сочувствием к погибающим. В своем «Распятии на кресте у римлян» Христос и разбойники оказываются где-то на заднем плане, на переднем – недоумевающая, любопытствующая или ужасающаяся толпа, чем-то напоминающая «стрелецких женок» у Сурикова. Большую часть картины занимает стена – огромная, мощная, неприступная, глухая стена как символ государственной мощи, сминающей человеческие жизни. В общем-то, та же стена, которая у Гойи и Мане представлена в виде безликой массы расстреливающих.

Картина «Подавление индийского восстания англичанами» была продана на аукционе, и следы ее, увы, затерялись. Но на сохранившихся фотографиях видно, что и здесь солдаты, участвующие в казни, почти все показаны со спины, а вот привязанные к пушкам повстанцы, которых ядра вот-вот разорвут на части, повернуты в профиль к зрителю – и все в белоснежных, буквально сияющих одеждах.

Наверное, эти белые одеяния, в той или иной мере присутствующие на самых разных картинах, как-то связаны с реальным облачением смертников, но в то же время они создают устойчивую ассоциацию: в белые одежды в «Апокалипсисе» облекаются те, кто появился после снятия пятой печати, – «убиенные за слово Божие».

В верещагинской «Казни заговорщиков в России» сами пятеро народовольцев не видны, но использован все тот же прием – зрители и жандармы повернуты к нам спиной, они