Московский процесс (Часть 2) - Владимир Буковский

Но на этом все и кончилось. В следующие сто дней, как бы оцепенев от неожиданного триумфа, Ельцин не совершил ровным счетом ничего значительного. Как и в 1917 году, августовская «революция» одержала победу в центре страны, в основном в нескольких крупнейших городах, тогда как провинцию она не затронула. Путч провалился настолько молниеносно, что продемократические силы не успели объединиться, чтобы избавиться от местных боссов. Теоретически «демократы» были партией власти, однако в действительности они не обладали никакой властью на местах — и Ельцин не сделал ничего, чтобы это положение изменить.

Даже и в центре, где собственная власть Ельцина с самого начала была неоспорима, всего этого оказалось недостаточно, чтобы опечатать обкомы и райкомы партии и конфисковать ее имущество. Необходимо было как можно скорей обезвредить прочие составляющие тоталитарной системы, в том числе и КГБ со всей его запутанной агентурной сетью, чудовищно разросшуюся армию с ее мощнейшей индустриальной базой, министерства, по-прежнему контролировавшие до мелочей процесс производства и распределения. Но самое главное необходимо было раз и навсегда публично развенчать социалистический режим, основательно продемонстрировав его преступления, что лучше всего было сделать на открытом процессе или посредством общественного расследования так, чтобы при этом средствам массовой информации были предоставлены для публикации соответствующие документы из архива КПСС и КГБ.

Иными словами, надо было покончить со старыми структурами власти и создать новые. Это, несомненно, требовало от Ельцина разорвать союз с «либеральными» представителями номенклатуры, чего можно было достичь путем новых выборов в парламент. Все это и многое другое было довольно легко сделать в первые сто дней после августовского путча, когда напуганная номенклатура не могла оказать сопротивления, а Ельцин находился на вершине своей популярности. Скажем, прямо с самого начала можно и нужно было провести наиболее болезненные, однако необходимые реформы: прежде всего широкую приватизацию низовой государственной собственности — жилищ, учреждений, оптовой и розничной торговли. Один этот шаг уже расширил бы социальную основу власти Ельцина, постепенно вводя в жизнь основной принцип частной собственности, без которого никакие дальнейшие рыночные реформы невозможны. Кроме того, ввести этот принцип означало бы заменить нормальным рыночным распределением рушащуюся систему централизованного государственного распределения, являвшуюся основной причиной дефицита и постоянным источником коррупции. И, наконец, все это прямо вызвало бы у значительной части населения чувство удовлетворения при виде ощутимых последствий революции.

Эти меры, проводимые одновременно с чисткой номенклатуры, а также с введением в жизнь нового российского законодательного органа, привели бы к власти новых людей в результате устранения главного препятствия реформам старого законодательного органа, изобретенного Горбачевым специально, чтобы замедлить ход перемен. Вместо того, чтобы убеждать своих врагов голосовать за смертный приговор самим себе в виде новой конституции и закона о земле (что Ельцин впоследствии и сделал), или вместо того, чтобы штурмом брать Белый дом и с помощью силы свергать прежний Верховный совет (что ему и пришлось сделать впоследствии), Ельцин мог бы создать себе новое орудие реформ. А это уж во всяком случае, сделало бы послеавгустовские перемены необратимыми, а также могло значительно укрепить его собственную позицию.

И еще: тогда же было крайне необходимо вытащить Россию из ее имперского прошлого, и в этом случае Ельцин также проявил нерешительность, если не повел себя двусмысленным образом. Притом, что в декабре 1991 года он все-таки нанес смертельный удар по Советскому Союзу, его представление о будущих взаимоотношениях России со вновь образовавшимися государствами было весьма и весьма расплывчатым, и это открывало дорогу возможным конфликтам.

С одной стороны, республики провозглашались независимыми и таковыми признавались в Москве, но с другой — Россия претендовала на роль «правопреемницы» Советского Союза, принимая на себя ответственность поддержания мира на территории бывшей империи. И это была еще одна колоссальная ошибка В результате не только оказалось, что единственно на русском народе лежит ответственность за преступления коммунизма, жертвой которого он был в первую очередь и больше остальных народов; но кроме того оказалось невозможно провести сколько-нибудь значительную реформу громадных советских вооруженных сил, разбросанных теперь по просторам бывшего Союза и очень часто вовлекаемых в пресечение местных этнических конфликтов.

И, что еще хуже, противоборствующие стороны в многочисленных местных этнических конфликтах воспринимали российские войска, оказавшиеся в эпицентре конфликта, либо как источник поставок оружия, либо как потенциального союзника (если удавалось спровоцировать возмущение армии поведением противной стороны в конфликте). Участились случаи, когда местные жители из русских становились заложниками в этой жестокой игре. Это, в свою очередь, возбуждало проявления националистических чувств в самой России, а также усугубляло ее экономические трудности увеличением потока беженцев на историческую родину.

В конечном счете армейским командирам в условиях национальных конфликтов зачастую предоставлялось действовать, полагаясь на собственное политическое чутье, а это чутье далеко не всегда оказывалось ориентированным демократически. Случалось и такое, что в своих интересах военные старались как можно дольше затягивать конфликт, считая военные действия единственной гарантией против сокращения вооруженных сил и иных неблагоприятных воинских реформ. Единственным способом избежать этих потенциально взрывоопасных проблем было для Ельцина с самого начала отказаться от вовлечения в любые конфликты за пределами России, быстро вывести все войска с территорий, не принадлежащих России, а также серьезно реорганизовать вооруженные силы. Все это могло быть сделано, если бы Россия немедленно после августовского путча в одностороннем порядке вышла из Союза.

Разумеется, все сказанное не означает, что Ельцин сумел бы проделать все эти реформы за оставшиеся месяцы 1991 года. Однако он, несомненно, мог и должен был запустить их в те первые сто дней, наметив таким образом основные направления своей политики. Вместо этого он только и делал, что снимал и перетасовывал старую бюрократическую колоду. В результате бюрократия разрасталась, прибирая к рукам все правительственные сферы, делая правительство неподконтрольным и крайне коррумпированным. И вот отсутствие радикальной, осуществляемой при поддержке правительства программы приватизации дало возможность бюрократии «приватизировать» по собственному усмотрению. Бывшие партийные функционеры, которые, разумеется, теперь поголовно превратились в «демократов», быстренько сделались также и «бизнесменами», захватив в свои руки многое из вожделенной государственной собственности в процессе подобной фактической «приватизации». Остальное расхватали дельцы «черного рынка» и откровенные уголовники. Мало того, что это не вызвало публичного возмущения, — это опорочило самое идею рыночной экономии.

Благодаря обретению новой финансовой основы и бездействию Ельцина, возродившаяся номенклатура смогла перегруппироваться и выработать новую тактику действий, на сей раз чисто «демократическую». Теперь уже не требовалось переворотов или заговоров. От былых коммунистов потребовалось всего-навсего выступить в качестве «демократической» оппозиции, защищающей интересы простых людей, попутно блокируя и саботируя продвижение дальнейших реформ. Поскольку теперь коммунисты преобладали и в исполнительных, и в законодательных ветвях власти, им неминуемо досталась победа в этой новой игре в «демократию».

Что же касается немногочисленных и разрозненных демократических сил, оказавшихся в проигрышной ситуации, то они лишь продолжали распри, усугубляя свой раскол. Они не могли открыто противостоять Ельцину из боязни стать картой в игре коммунистов, хотя и поддерживать Ельцина они не могли из опасения отвратить от себя главных своих приверженцев. В конце концов кое-кто из них вошел в правительство, другие вообще ушли из политики, а меньшинство слилось с рядами разуверившегося большинства, считавшего, что его предали и обокрали, лишив плодов произведенной им революции.

Да и как они могли думать иначе, видя, что те же самые партийные бюрократы сидят в тех же кабинетах, занимают те же посты и имеют те же привилегии, какие имели до августа? Какого же Ельцина им, обманутым, следовало поддерживать, того, который влезал на танк и объявлял войну номенклатуре, или того, который между своими объявлениями войны ратовал за компромисс с этой номенклатурой?