Василий Сталин. Сын «отца народов» - Борис Вадимович Соколов

дальнейшей своей жизни.

Например: я считаю, что у отца адвокат сильнее меня, — партия! Вы, достаточно ясно, говорили по этому вопросу (я Вам писал), и мне лучше не сказать!

И вообще, я считаю, что все полезное для партии должно восприниматься как полезное! Это я о Вас говорю, Никита Сергеевич! Потому что верю, что Вы пошли на борьбу с культом не с радостью, а в силу необходимости так поступить, ради партии. Были и другие — приспособленцы. Но это мелочь, а не люди. Были и враги принципиальной линии XX съезда. Многие, вначале, не поняли всей величины Ваших действий, всей Вашей принципиальности (а не кощунства) ради партии. Не осознали сразу, что так надо было поступить не от хорошей жизни, а во имя партии.

Это не была месть за что-то, кому-то, а был большой политической значимости акт, вызванный необходимостью, а не личным отношением!

Уверяю Вас, что я это понял!

Но тем больнее мне быть неверно понятым Вами и находиться не в числе Ваших ближайших помощников, а в числе «врагов» Ваших.

Поймите меня, Никита Сергеевич, и согласитесь, что мне невыносимо тяжело, не только физически, но и морально.

Разрубить этот «Гордеев узел» может только личная встреча, Никита Сергеевич!»

Василий пытался разбудить в Хрущеве сентиментальные чувства. Напоминал о похоронах матери, старался вызвать у него жалость к себе. Кроме того, стремился польстить, вспоминал встречи на Сталинградском фронте под вражескими бомбами, подчеркивал мужество и проницательность «дорогого Никиты Сергеевича». И всячески доказывал, что не собирается мстить ему за разоблачение «культа личности Сталина» на XX съезде. Василий подсказывал Хрущеву формулу, позволяющую ввести кампанию борьбы с культом личности в рамки, не затрагивая существующую политическую систему. У Сталина, мол, были ошибки, но он сделал и очень много полезного для укрепления советского строя.

И заверял Никиту Сергеевича: я-то понимаю, что вы и сами в душе не против отца, но обстоятельства вынуждают вас критиковать его. Главное же, Василий верил, что Хрущев разоблачает «культ личности», только исходя из соображений политической целесообразности, но сам не испытывает к покойному генералиссимусу чувства ненависти и мести.

Здесь сын Сталина ошибался. Никита Сергеевич в душе ненавидел Иосифа Виссарионовича и теперь мстил покойному за многолетний страх. Такие члены Политбюро, как Молотов или Каганович, отправляя на смерть десятки и десятки тысяч людей, твердо верили в необходимость и полезность репрессий, равно как и в то, что многие среди казнимых действительно виновны, хотя бы в том, что когда-то были в оппозиции к Сталину. А если и есть невиновные, то ничего не поделаешь: лес рубят — щепки летят.

Но были в высшем политическом руководстве страны люди вроде Хрущева, Микояна или Берии, которые ничуть не меньше первых пролили невинной крови, но действовали не по убеждению, а из страха, понимая: если не будут соучаствовать в репрессиях, завтра настанет их черед. Сын Сталина, да еще упорно сохраняющий фамилию отца, Никите Сергеевичу мог только мешать. И уж конечно, вообразить Василия в качестве своего «ближайшего помощника» Хрущев мог бы только в дурном сне.

Приемный сын Иосифа Сталина Артем Сергеев в разговоре с писателем Феликсом Чуевым утверждал, что «Василий был человеком неробким, и не только на фронте. Когда Н. С. Хрущев после XX съезда попросил его написать об отце, какой он был деспот в семье, как издевался над сыном, Василий ответил первому секретарю партии: «Вы все, вместе взятые, не стоите ногтя моего отца!» Это стоило Василию нескольких лет свободы».

Вряд ли подобное сын Сталина рискнул бы сказать в лицо самому Никите Сергеевичу. Но в пьяных застольях с друзьями наверняка говорил нечто подобное. Можно не сомневаться, что осведомители не преминули довести такие речи до сведения начальства, а то проинформировало Хрущева. Это уж точно не вызвало у Никиты Сергеевича восторг!

Через двенадцать дней после своего письма Хрущеву, так и не получив ответа, Василий 22 апреля 58-го писал Капитолине:

«Получил твое письмо от 17.04.58. Рад, что настроение твое поправилось. Видимо, Киев вообще хорошо на тебя действует… Город действительно красив! Но настроение твое изменилось, скорее всего, не от этих красот, а от встречи. Ты пишешь, что соскучилась по дому. Да, я понимаю тебя, тем более что 27-го числа этого месяца исполняется ровно 5 лет, как я не был дома…

По поводу твоего приезда. Очень прошу тебя приехать, очень! Если тебе не хочется встречаться со здешними начальниками, учитывая нашу последнюю встречу (на которой, вероятно, случилась размолвка. — Б. С.), то это зря. Во-первых, от них никуда не денешься. Во-вторых, они великолепно знают все мои переписки, встречи и т. д. А поэтому им известно мое к тебе отношение… Короче, твое самолюбие никак не пострадает от твоего приезда, а наоборот, это будет человеческим ответом на мой всегдашний и неугасимый призыв…

Ты спрашиваешь: «Кто тебя навещает и бывает у тебя?..» «Я интересуюсь, когда у тебя была последний раз твоя первая жена и когда вторая?» «Если тебе нежелательно говорить об этом, не настаиваю…»

Почему нежелательно?

У меня нет тайн от тебя. Я тебя действительно люблю!

Не навещают ни одна, ни другая. Екатерина не навещает и не пишет, так как каждое навещание кончалось руганью из-за тебя. Я не скрывал от нее, да и ни от кого свое к тебе отношение. Ее условие простое — бросить даже думать о тебе. А я этого не хочу!

Изредка пишут Света и Вася (дети от второго брака. — Б. С.). Вот и вся связь с ними… Была она около года тому назад в последний раз.

Галина приезжала два раза с Надей. Одна не приезжала. Оба раза в феврале этого года.

Никогда и ни перед кем я не постесняюсь тебя назвать человеком, которого я действительно люблю!

Приезжай и ни о чем не думай, кроме того, что тебя любят и ждут.

Целую родинку свою дорогую и любимую, хотя и упрямую, как 1000 ослов, и колючую, как ежик, но мою любимую…»

Последнее из известных ныне писем сына Сталина семье, направленных из заключения, датировано 1 августа 1958 года и адресовано Лине. Очевидно, к тому времени уже произошел разрыв с Капитолиной. Василий писал дочери:

«Линушка, дорогая моя! Как видишь, жизнь очень сложная штучка. Но не следует вешать нос. Мне хочется подробно остановиться на том, кем тебе быть, к чему себя готовить, чему посвятить свою жизнь. Вопрос этот очень серьезный, и решать его, безусловно, нужно не торопясь, продумав как следует все… Действительно, трудно выбрать,