Николай II (Том II) - А. Сахаров (редактор)

Николай Николаевич понял, что свояченица говорит про него, и восторг засиял на его лице. Он с детства мечтал носить хоть какую-нибудь корону, ждал не дождался в революцию 1905 года поворота событий в свою пользу, влез тогда вместе с графом Витте в интриги против племянника и его жены в тайной надежде, что, может быть, случится что-то такое, что сделает его хотя бы регентом при малолетнем Наследнике престола Алексее, а потом… Ведь не случайно же его жена и свояченица так добро покровительствовали морганатическому браку племянника Михаила с Брасовой, чтобы тончайшим образом лишить брата царя законных прав на престолонаследие или регентство при больном мальчишке… А в этой дурной России, тем более во время войны, с Государем всякое может случиться… И тогда польская корона – он хорошо понял ход мыслей Милицы – станет надёжным мостом к шапке Мономаха…

Гигант не заметил, как Стана под столом своей туфелькой коснулась ноги сестры в знак того, что пора переходить от мистики к реалиям жизни. Милица словно очнулась ото сна, потрясла головой и, широко открыв глаза, обвела ими всех сидящих за столом. Муж и свояк ответили ей радостными улыбками.

Николай Николаевич качнулся к столу, хлопнул об него длинной костлявой ладонью и торжественно провозгласил:

– Сам Господь Бог озарил видением Милицу!.. Её устами Провидение указывает мне путь!.. Вперёд, через Варшаву на Берлин, и как только мои войска перейдут историческую польскую границу на западе, Корона Польская засияет на моей голове!..

Анастасия выслушала его с умилённым выражением лица, разделив радость супруга, и тихонечко добавила как что-то малозначительное:

– Мы все должны готовить твой триумф, Николаша… Ты, наверное, хочешь в первую голову воспользоваться тем, что законы Российской империи наделяют тебя, как Верховного Главнокомандующего, неограниченными правами в зоне действия твоих армий, если я правильно поняла твоего начальника штаба Янушкевича?..

Хитрая великая княгиня никогда не делала прямых подсказок своему вспыльчивому мужу, а всегда давала советы, облекая их в такую форму, словно гениальный генералиссимус их уже высказал сам. Черногорка с молоком матери впитала в себя опыт многих поколений балканских женщин, которые формально считались на положении рабынь у своих мужей, но многим из них это нисколько не мешало вертеть простодушными мужчинами…

Вопрос разбудил в голове Николая Николаевича целый поток мыслей, осторожно заложенных туда за эти дни умными и дальновидными сёстрами.

– Прежде всего я буду переводить все бразды правления из Петербурга на Ставку… Ты, Стана, права, Уложение о полевом управлении войск даёт мне для этого все возможности… Прав у Главнокомандующего в полосе действия фронтов больше, чем у самого Государя, а эту полосу можно со временем расширить до Москвы и Кавказа, то есть на самые населённые и развитые губернии империи. В этой полосе у любого моего прапорщика будет больше административных прав, чем у губернатора!.. – воодушевился великий князь. – Затем… я буду вызывать министров из Петербурга на Ставку с докладами, требовать от них больше, чем требует Ники, и пусть попробуют они не исполнить мои приказы!.. – грозно оглядел он стол. – Самыми первыми я вызову Сазонова и представителя «польского коло» в Государственном совете графа Сигизмунда Велепольского и прикажу им подготовить мой манифест полякам…

– Но, друг мой, – неожиданно вмешался Пётр Николаевич, – ведь граф близок ко Двору Ники, и он вряд ли послушает тебя…

– Он послушает Сазонова, а Сазонов будет делать то, что я ему скажу… А вообще, Пусси, не мешай мне думать… – напустился великий князь на своего брата, которого и в грош не ставил, не то что его жену.

– Николаша, ты говорил недавно, что хотел бы в этой своей должности укрепить отношения с Родзянкой, Гучковым и другими представителями общественности, посулить им реформы, а может быть, и «ответственное» правительство, о котором они давно мечтают… – вкрадчиво продолжила линию сестры Милица.

– Всё так, но надо осторожно встречаться с Гучковым, ведь за ним следят люди дворцового коменданта Воейкова, и всё сразу становится известным Ники и Аликс… Я вовсе не хочу, чтобы они что-то заподозрили с моих первых шагов…

– Тебе будет трудно, дорогой мой, – вздохнула Стана. – Твой враг Сухомлинов ожесточён тем, что Ники назначил не его, а тебя Верховным, и будет плести интриги…

– Ха-ха, – самодовольно хохотнул великий князь, – все силы и власть теперь будут в моих руках, и сам Государь не сможет защитить своего любимца… Мы расправимся не только с Сухомлиновым и его людьми в армии, но раздавим и эту гадюку Распутина, пусть только он окажется где-либо в зоне действия моих фронтов!.. Я прикажу его повесить, а потом военно-полевой суд, подчинённый мне, докажет, что он был германским шпионом!.. Ха-ха-ха!

Николай Николаевич исторг из себя хриплый злобный смех, как будто он уже увидел своего смертельного врага болтающимся на суку поблизости от его Ставки.

– Я доберусь и до Александры!.. – пообещал он своим сотрапезникам и погрозил кулаком куда-то в сторону Александрии.

– Николаша, не будешь ли ты возражать, если мы со Станой переедем в Киев и будем там жить в Покровском женском монастыре?.. В том самом, где жила и умерла твоя матушка?..

Великий князь не понял желания свояченицы и жены покинуть роскошные дворцы в Петербурге и Петергофе, светское общество, в котором они почти царили, если не считать двух Марий – Минни и Михень… Стана решила сама объяснить супругу причины столь неожиданного решения.

– Во-первых, – принялась она загибать пальцы на левой руке, – в Киеве будет меньше соглядатаев, чем в Петербурге. А особенно – в монастыре, где настоятельница – наша старая подруга… Во-вторых, Киев много ближе к Барановичам, где стоит твоя Ставка, и мы сможем чаще навещать тебя… В-третьих, из Киева нам будет легче вести кампанию по увеличению твоей популярности, ибо мы с Милицей – славянки, Киев – центр православия, где уже есть у тебя влиятельные друзья в Святой Церкви – киевский митрополит, например… Может быть, ты сможешь включить Киевскую губернию в прифронтовую зону, где всё будет подчиняться тебе, а мы будем стараться добиться этого из самого Киева… И в-четвёртых, ты сможешь отдать приказ установить между Барановичами и Киевом прямой провод для наших постоянных разговоров с тобой и поддержки тебя… Ведь мы будем постоянно молиться за тебя в монастыре! И Бог услышит наши молитвы!.. В Петербурге о прямом проводе слишком скоро узнает Александра, и на нём окажется слишком много ушей!..

– Я их собственноручно обрублю моей шашкой!.. – грозно изрёк Верховный Главнокомандующий. – Вы забыли, мои милые, что министр внутренних дел Маклаков[124] – мой человек, товарищ министра Джунковский – тоже мой человек и многие, многие другие, кто делает сейчас вид, что они ходят под Государем, обязаны мне своей карьерой!.. Они сразу доложат мне, кто и по чьему поручению осмелится подслушивать Главнокомандующего!.. Так что не беспокойтесь… Но рациональное зерно в ваших рассуждениях есть!.. – милостиво согласился Николай Николаевич.

Обер-шенк двора Петра Николаевича, хорошо знавший привычки своих патронов, собственноручно принёс серебряный поднос, уставленный бокалами с шампанским. Дамы и Пусси взяли по одному, Николаша поставил рядом с собой два.

– Возьми и ты! – милостиво обратился он к придворному. – За лёгкую и быструю дорогу на Берлин! Помогай нам Господь! – перекрестился правой рукой Верховный Главнокомандующий, держа в левой бокал с искрящимся золотистым напитком.

Все истово сотворили крестное знамение, и, пока пили шампанское, Николай Николаевич отставил два пустых бокала и потянулся за третьим.

49

С первых дней войны Царское Село, Гатчина, Петергоф, Павловск и другие загородные гнёзда членов Царской Фамилии и аристократии почти не изменили своего облика. Единственное, что произошло, – блестящие гвардейские мундиры офицеров и нижних чинов были заменены на серо-зелёную походную форму. Но точно также играла музыка в павильоне подле вокзала Павловска, куда собирались чиновные дачники, чтобы послушать мелодии Штрауса, хоть он и был австрийцем, Легара и других модных композиторов, показать яркие летние наряды своих дам. Правда, в первые же дни после объявления войны вышел царский запрет на алкогольные напитки, но кто же в России буквально исполняет дурацкие законы?

Рестораторы немедленно нашли выход: коньяк, вина и даже водку стали подавать в чайниках, а шампанское – в кувшинах, словно квас или ситро… Для простого же народа, у которого закрытие винных монополек вызвало особенный приступ жажды, в подполье, ещё более конспиративном, чем большевистское, возникло производство «пенного вина», то есть самогона…