Живой Есенин - Антология

Музы, изваянные мной на фасаде театра[99], родились в моем сознании, пока я следил за пламенным танцем Айседоры – она была главным моим источником…

Вы ведь узнали Айседору Дункан на моем фризе рядом с задумчивым Аполлоном, чья лира вдохновила ее волшебный танец…

За что судьба обрушила свой удар на ее любящее материнское сердце, поразив двух детей, в которых она мечтала увидеть продолжателей своего искусства?

„Я танцую в душе“, – признавалась она; ее величие еще возрастет. Искусство – это вечная борьба. Айседора страдает за всех, гений несет ей трагедию, извечный удел поэтов».

Думаю, последние строки можно полностью отнести к великому поэту Сергею Есенину!

В начале мая 1922 года, после бракосочетания с Дункан, Есенин попросил собрать всех имажинистов в «Стойле», внизу, в самой большой комнате. Было много цветов, шампанского, говорили тосты. Шершеневич разразился речью на французском языке. Сергей заявил, что он уезжает со своей женой в заграничное турне. Его глаза сияли светло-голубым светом, он как бы упивался своим счастьем. Я вспомнил его слова о том, что он женится на такой артистке – все рот разинут, и будет иметь сына, который станет знаменитей, чем он. Но ведь «мужиковствующие» прямо в глаза ему говорили, что он женился на богатой старухе. Старухе! А он в ответ только улыбался.

Только в 1965 году, прочитав книжку И. Шнейдера[100], я понял, в чем дело. Случилось это перед тем, как Сергей отправился с Дункан в загс.

«Накануне Айседора смущенно подошла ко мне, – пишет Шнейдер, – держа в руках свой французский паспорт.

– Не можете ли вы тут немножко исправить? – еще более смущаясь, попросила она.

Я не понял. Тогда она коснулась пальцем цифры с годом своего рождения. Я рассмеялся – передо мной стояла Айседора, такая красивая, стройная, похудевшая и помолодевшая, намного лучше той Айседоры Дункан, которую я впервые, около года назад, увидел в квартире Гельцер.

Но она стояла передо мной, смущенно улыбаясь и закрывая пальцем цифру с годом своего рождения, выписанную черной тушью…

– Ну, тушь у меня есть… – сказал я, делая вид, что не замечаю ее смущения. – Но, по-моему, это вам и не нужно.

– Это для Езенин, – ответила она. – Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана… и мы завтра дадим паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно… Паспорт же мне вскоре будет не нужен. Я получу другой.

Я исправил цифру».

С этим французским паспортом Дункан и регистрировалась в загсе, и получила визу в Германию, и подала ходатайство о визе для въезда во Францию[101]. Правильный год рождения Дункан 1878, Шнейдер поправил эту цифру на 1884, то есть омолодил Дункан на шесть лет, и по паспорту ей было всего тридцать восемь. (Она и выглядела не старше!) Влюбленный в Айседору Сергей торжествовал, понимая, что его мечта о сыне сбудется.

Конечно, можно возразить, что Есенин все-таки знал, сколько лет Айседоре. От кого он мог это узнать? Он был настолько тактичен, что никогда не задал бы подобного вопроса любимой женщине. (И какая женщина, особенно артистка, ответит на это правдиво, да еще влюбленному поэту, который на много лет моложе ее?) Понятно, что по той же причине у друзей и знакомых справок Сергей тоже не наводил. И зачем это нужно, когда есть официальный точный документ – паспорт?

Что же касается до богатства Дункан, о чем ходили слухи (у Айседоры золотой дворец в Париже стоимостью в восемь миллионов франков, у нее миллионы на текущем счету в заграничных банках и т. п.), то все это оказалось блефом. И сам Есенин пишет в одном из своих писем из-за границы:

«Изадора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки (Старцева. – М. Р.). Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу и обратно в Москву»[102].

Мариенгоф в своем «Романе без вранья» представил Есенина читателям как отчаянного славолюбца. Прошло несколько десятков лет, и в посмертных воспоминаниях Анатолия Сергей снова фигурирует как непревзойденный ловец славы.

«Есенин пленился не Айседорой Дункан, – пишет он, – а ее мировой славой. Он и женился на ее славе, а не на ней – отяжелевшей, но красивой женщине, с искусно окрашенными в темно-красный цвет волосами»[103].

Женился на Дункан, и не один раз, а два (второй раз за границей), и жил с ней, не любя ее. Ведь так выходит? Для чего же Есенин это сделал? Анатолий поясняет: «Ему было лестно ходить с этим „мировым именем“ по Петровке, появляться в кафе поэтов, на театральных премьераx и слышать за своей спиной шепот, в котором сочетались слова: „Дункан – Есенин… Есенин – Дункан“»[104].

После этих слов Мариенгофа, кто же Сергей? Он выглядит пустозвоном, хвальбушкой! А вот с этим любой человек, кто знал лично Есенина, ни за что не согласится. Сергей был обаятельным, умным человеком, хорошо знал жизнь, людей, литературу, отлично разбирался в литературной политике. Нет, или Есенин что-то скрыл от Анатолия относительно своего чувства к Дункан, или Мариенгоф что-то проглядел в этих отношениях.

Да и зачем в 1922 году Сергею нужно было тешить себя близостью к «мировому имени», поднимать свою славу с помощью чужой? Еще в 1920 году он писал, обращаясь к родителям:

О, если б вы понимали,Что сын ваш в РоссииСамый лучший поэт![105]

Да, если беспристрастно к этому подойти, то так и было, так и есть!

Более того, в 1923 году Есенин заявлял:

Не искал я ни славы, ни покоя,Я с тщетой этой славы знаком…[106]

Нет, дружище Толя, приписал ты Сергею не свойственную ему погоню за славой с помощью «мирового имени»!

Перед отъездом за границу Есенин дал телеграмму А. Кусикову (Сандро) в Берлин. Об этом мне сказал Мариенгоф.

– Зря Сережа связался с Кусиковым! – пробурчал он.

Кусиков писал мне из Парижа, зная, что, как член секретариата ордена, я должен ему ответить. Основная тема всех его писем:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});