Бумажный грааль - Джеймс Блэйлок

Сильвия молчала, держала его за руку и, глядя на океан, быть может, ждала, чтобы он сделал первый шаг или заговорил. Ничто не мешало ему поцеловать ее прямо здесь же, вот только внезапно он снова почувствовал себя подростком: сердце в груди трепыхалось, во рту пересохло, а мысли будоражило то, что, возможно, ждет его в бардачке разбитой машины. Испытанная во сне тревога вернулась, и он нервно поглядел на каменистый уступ, отделявший их от «студебекера».

– Сначала дело, – пробормотала Сильвия, и он спросил себя, что же она хотела сказать, что в данный момент в ее мыслях было самым важным.

И все же он ступил на уступ, а она двинулась следом. Скалу они обогнули без труда. И вот на огромном валуне перед ними лежит «студебекер»: перед смят, вокруг колес повисли высохшие на солнце водоросли. Дверцы на сломанных петлях висели нараспашку, стекла в окнах разбиты, капот сорван и покачивается на бампере в корке морской соли. Лобовое стекло – сплошная паутина трещин.

Но стекла сзади оказались целы, и сверкающие солнечные лучи согрели салон. Сильвия перебралась через переднее сиденье, которое упало на приборную доску, и устроилась удобно сзади. Положив палку поперек развороченного мотора, Говард рывком вернул сиденье на место и забрался за руль.

Возле руля – переключатель с круглым набалдашником – в точности, как предсказывал его сон. Набалдашник – шар из белого люсита на подложке из слоновой кости, но сейчас в нем было пусто: ни посланий, ни знаков. При виде твердого пластмассового шара Говард помешкал, задержав руку на кнопке бардачка. И снова на него волной накатило ощущение нереальности происходящего, будто сам мир соткан из сна. Было в этом мгновении что-то мифологическое, словно в любой момент со скалы может спуститься какое-то символическое животное – агнец, козленок или кентавр. А еще было в этом мгновении что-то безвременное, и он оглянулся на Сильвию, которая, откинувшись на спинку, смотрела на него молча.

Он открыл бардачок. Внутри лежал прямоугольник из чеканной меди толщиной в полдюйма. Он достал и осмотрел его внимательно. На самом деле это были два прямоугольника, сжатые вместе, точно книга без переплета. Старинного вида металл был протравлен ярь-медянкой, между пластинами – резиновая прокладка. По углам воткнуты четыре серебряных штырька в форме мечей, скрепляющие две половинки футляра. На верхней пластине – глубокая гравировка, изображавшая вставшего на дыбы дракона и конного рыцаря, который вонзил копье ему в сердце. Ниже шла надпись: «Гильдия святого Георгия».

Говард секунду помешкал, спрашивая себя, как открываются застежки-мечи. Они как будто приржавели к металлу, слились с медными пластинами. Но когда он за них потянул, они вышли на удивление легко, настолько легко, что, наверное, выпали бы, переверни он футляр.

Так же легко разошлись пластины, открывая резиновую прокладку, уложенную внутри в канавку, как сальник. Рисунок свободно лежал на нижней пластине. Листок был такой тонкий, что казался почти прозрачным, и видны были тысячи линий сгибов, словно бумага была такого качества, что ее можно было складывать до бесконечности и ни один сгиб не повредил бы другие. Еще он увидел фигуры, которые помнил по уничтоженной мистером Джиммерсом копии.

– Несвернутый лист оригами, – сказала вдруг на ухо Говарду Сильвия, застав его врасплох, и он едва не уронил рисунок. – Интересно, что это за блеклые пятна? – Сильвия придвинулась поглядеть ему через плечо. Он чувствовал у себя на шее ее дыхание. – Похоже на следы от кофе.

– Это кровь. Так, во всяком случае, считает твой отец.

– Помнишь обложки журнала «Сумасшедший»? – спросила Сильвия. – Где одну сторону надо завернуть на другую? Попытайся сложить его, как это делал мистер Джиммерс.

Руки Говарда по собственной воле свернули лист поперек, так что половина рисунка исчезла. Линии соединились, сложилась картинка.

– Что это? – спросила Сильвия. – Башня или что-то другое?

Тут что-то нашло на солнце, и машина погрузилась в тень. Говард подался вперед, поглядел через потрескавшееся лобовое стекло и с удивлением увидел тучу или что-то большее на горизонте.

– Или что-то, – ответил он. И покраснел от смущения. Это была башенка с куполом явно фаллического вида.

А Сильвия ущипнула его за ухо, провела ладонью по переду рубашки, и Говард осознал, что жарко ему вовсе не от смущения.

– Думаю, это Погибельный Замок, – сказала она, снова откидываясь на сиденье, чтобы развязать ботинки.

– Наверное, мы и впрямь в Погибельном Замке.

– Или еще где-то. Какая разница? – Она сняла ботинки, потом скинула куртку. – Тут тепло, – сказала она, бросая куртку на ботинки и разглаживая свитер.

Он развернул рисунок и положил ровно посередине футляра, потом, осторожно опустив верхнюю пластину на нижнюю, вернул на место крохотные мечи, которые встали с легким щелчком. Футляр он положил на приборную доску. Солнечные лучи лились через затянутое паутиной стекло, точно галогенная лампа била сквозь полный бриллиантов аквариум, и чеканная медь лучилась теплым светом.

Говарда захлестнуло неотвратимое ощущение того, что рисунок принадлежит ему. Он принадлежал Майклу Грэхему и другим до него, но теперь он принадлежит ему, Говарду, по причинам, которые он чувствовал, но не понимал. Впрочем, причины значения не имели. Его размышления – пустые и праздные.

Нечто огромное – энергия роста, смены времен года, вращения Земли и самих звезд – потекло через него, наполняя, как красное вино кубок.

Он поспешно перебрался на заднее сиденье к Сильвии, в одно мгновение она оказалась в его объятиях, и они растянулись под теплым осенним солнцем. Стащив с него куртку, она столкнула ее на пол к своей собственной и начала расстегивать его рубашку.

– Тебе что, письменное приглашение нужно? – прошептала она.

Он приложил ей палец к губам, чтобы ее унять. Если раньше ему и нужно было приглашение, то теперь нет. Он удивился, как легко снял с нее свитер, каким просторным кажется заднее сиденье старого «студебекера». Они были словно во дворце.

– Помнишь тот тупичок? – спросил он, вспомнив мгновение страсти почти двадцать лет назад. – У кукурузного поля? На заднем сиденье «доджа» гораздо меньше места.

– Если мне нельзя разговаривать, то и тебе тоже.

Она закрыла ему рот ладонью, а другой ловко расстегнула ремень. Не было никаких звуков, кроме дыхания, шороха ткани по коже и биения океана. Мир вокруг, мир за пределами разбитой машины, перестал существовать, а вместе с ним исчезло и само понятие времени.

В конце концов он оказался под ней, лежал, глядя через заднее окно в предзакатное небо. Нет нужды спешить. Еще есть время. А если нет, если мистер Джиммерс сейчас со своими покупками сворачивает с шоссе, что с того? Мир в последний час изменился и вернуть все назад уже невозможно. Он спросил себя, не задремала ли Сильвия. Дышала она тихо и ровно, точно довольная кошка. В один томный полдень он нашел и ее, и рисунок. Музей и его жизнь на юге быстро становились лишь туманным видением, точно смутная память о прошлой жизни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});