Грозная опричнина - Игорь Фроянов

Глухие намеки на это имеются в «Ответе». Там читаем следующее наставление царю: «…тебе, царю, от Бога ныне възвышенному и почтенному, единовластному царю в всем великом Росийском царствии, самодръжцу сущу и в конець сведущему Христов закон евангельскаго учениа и святых апостол и святых отець заповеди, и вся тебе божественная писаниа в конець ведущу и на языце носящу не человечьскым бо учением, но данною ти от Бога премудростию. И сего ради, благочестивый царю, подобает тебе, разсудив, смотрити и творити полезная и богоугодная, яко же и прочий благочестивии цари, блюди и храни свою царскую душу и свое христолюбивое царство от всех врагов видимых и невидимых»{1587}. Митрополит, таким образом, призывает Ивана исполнить свой долг самодержца, знающего «Христов закон и евангельское учение», опирающегося на данную ему Богом премудрость, а не на человеческое учение, идущее от врагов видимых и невидимых на погибель царской души и христолюбивого царства. Макарий, как бы разумея, в какой сложной ситуации оказался царь Иван, говорит «Человецы бо есмы, плаваем в многомлъвленом сем море. Въпредь что будет нам, не вемы»{1588}. О том, что партия Адашева — Сильвестра зло на церковь замышляла, будет позднее свидетельствовать сам Иван Грозный: «Антихриста же вемы: ему же вы подобная творите, злая советующе на Церковь Божию»{1589}.

Итак, есть основания предполагать, что в конце 40-х — начале 50-х годов XVI века московское правительство, руководимое А. Ф. Адашевым и попом Сильвестром, планировало крупную церковную реформу с конфискацией «недвижимых вещей» церкви, состоящих не только из сел и других земельных владений, но также из всякого рода церковных ценностей. Характерны в этой связи слова Ивана Грозного; «Праги же церковныя, — елика наша сила и разум осязает, яко же подовластные наши к нам службу свою являют, сице украшении всякими Церкви Божий светится, всякими благостинями, елико после вашея бесовския державы сотворихом, не токмо праги и помост, и предверия, елико всем видима и иноплеменным украшения»{1590}. Отсюда следует, что реформаторы, группировавшиеся вокруг Сильвестра и Адашева, противились украшению и одариванию церквей. Они, похоже, не почитали должным образом иконы и отвергали некоторые таинства. Грозный говорил Курбскому: «Жив Господь мой, жива душа моя, — яко не токмо ты, но вся твои согласники, бесовские служители, не могут в нас сего обрести. Паче же уповаем, Божия слова воплощением и пречистые его матери, заступницы християнския, милостию и всех святых молитвами, не токмо тебе сему ответ дати, но и противу поправших святыя иконы, и всю христианскую божественную тайну отвергшим, и Бога отступльшим (к ним же ты любительно совокупился еси)…»{1591}. Иван Грозный уверенно предрек: «И ваша злобесная на Церковь восстания разсыплет сам Христос»{1592}. Однако, чтобы «восстать» на церковь и подвергнуть ее реформированию, надо было обладать огромной властью, святительской и царской. Грозный прямо обвиняет своих бывших советников в покушении на эту власть: «Святительский сан и царский восхищаете, учаще, и запрещающе, и повелевающее»{1593}. Да и письменный «Ответ» митрополита Макария во многом показателен. Он свидетельствует о том, что глава русской церкви был отстранен от обсуждения и подготовки замышляемой партией Сильвестра — Адашева реформы, что он был лишен возможности непосредственного влияния на государя, и единственным средством воздействия на него оставалось лишь публичное письменное заявление предстоятеля православной церкви.

Все это позволяет, на наш взгляд, увидеть направление намечавшейся партией Сильвестра — Адашева церковной реформы. Она, по всему вероятию, должна была идти путем «опрощения» церковной организации по типу западной протестантской церкви, что означало слом апостольской церкви в России, доселе заботливо оберегаемой. Царь Иван если не сразу, то вскоре понял, чем русской церкви угрожает реформа. «На церковное разорение стали есте», — скажет он потом{1594}. Митрополит же Макарий разгадал это изначально. Вот почему святитель, по свойству характера своего не склонный к открытым конфликтам и ссорам, решительно, твердо и смело выступил против пагубного для русской церкви начинания, заявив в «Ответе» царю: «Егда рукополагахся, сиречь поставляхся в святительский сан, и тогда посреди священнаго събора в святей съборней апостольстей церкви пред Богом и пред всеми небесными силами, и пред всеми святыми, и пред тобою, благочестивым царем, и пред всем сунклитом, и пред всем народом кляхся судбы и законы, и оправдание наше хранити, елика наша сила. И пред цари за правду не стыдитися, аще и нужа будеть ми от самого царя или от велможь его, что повелят ми говорити, кроме божественых правил, не послушати ми их, но аще и смертью претять, то никако же не послушати их. И сего ради бояхъся, глаголю ти, о благочестивый царю, и молю твое царское величьство: останися, государь, и не сътвори такова начинания, его же Бог не повеле вам, православным царем, таковая творити. Но и вси святии его възбраниша вам, православным царем, и нам, архиереем, священными правилы зело претиша и запечатлеша седмью съборы по данней им благодати от святого и животворящаго духа. И того ради молим твое царское величьство и много с слезами челом бием, чтобы еси, царь и государь, князь великий Иван Васильевич всея Русии самодръжець, по тем божественным правилом у Пречистой Богородицы и у великих чудотворцев из дому тех недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных, не велел взяти»{1595}.

«Ответ» митрополита Макария, заявившего о своем намерении стоять за истину и правду до смерти, охладил реформаторов и вынудил их отступить. Три, по крайней мере, обстоятельства способствовали тому. Во-первых, несгибаемая позиция Макария, готового положить жизнь на алтарь русской православной церкви и предавшего гласности планы реформаторов. Во-вторых, поддержка митрополита большинством церковных иереев и, несомненно, частью бояр и дворян, а также массой православного люда. И, наконец, в-третьих (а может быть, во-первых), инициатива реформирования церкви исходила не от самого государя, а от временщиков — Сильвестра с Адашевым и других членов Избранной Рады{1596}. Иван IV некоторое время стоял как бы над схваткой придворных группировок. Но, будучи глубоко православным человеком, вскоре принял сторону митрополита. А. С. Павлов в свое время писал: «После такого ответа (митрополита Макария. — И.Ф.) «благочестивому царю» оставалось только заняться другими сторонами вопроса о церковных и монастырских вотчинах»{1597}. Историк прав, за исключением «благочестивого царя», поскольку заниматься «другими сторонами вопроса о церковных и монастырских вотчинах» пришлось не столько ему, сколько тем, кто задумал Церковную реформу, — царским советникам во главе с Сильвестром и Адашевым. Современный исследователь говорит: «Давая раз и навсегда категорическое несогласие на уступку церковных земель, митрополит резко сузил поле действия для сторонников секуляризационных проектов. Им оставалось только одно — обратить главное внимание на ограничение дальнейшего роста церковных земель и на решение финансовых проблем государства за счет (или при участии) Церкви»{1598}. По нашему мнению, существо вопроса заключалось не в «секуляризационных проектах», а в более широком реформировании церкви, задуманном Избранной Радой. Натолкнувшись на мощное сопротивление руководства православной церкви, реформаторы, изменив тактику, перешли к маневрированию, полагая добиться своего «не мытьем, так катаньем». Отказавшись от общей церковной реформы, они повели наступление на иммунитетные привилегии и земельную собственность духовенства, особенно на монастырские права и льготы. Сделать это было не так уж трудно, поскольку в прошлом имелись подобного рода прецеденты.

* * *

Данное наступление нашло отражение в Судебнике 1550 года, где наше внимание привлекает статья 43, которая гласит: «А велит государь кому какову грамоту дати лготную, или уставную, или полетнюю с красной печатью, и что возмет печатник от печати от которые грамоты, а дьяку от подписи взяти то же. Торханных вперед не давати никому; а старые тарханные грамоты поимати у всех»{1599}. Важно отметить, что статья эта — новая{1600}. Не менее важным является наблюдение Б. А. Романова, согласно которому «категорическое постановление о тарханных грамотах имеет здесь вид как бы приписки к тексту, вполне законченному и изготовленному, возможно, даже в иной момент: он не имеет здесь никакого отношения ни к побору печатника, ни к доходу дьяка»{1601}. Следовательно, статья 43 составлялась в два приема: сначала был написан текст о льготных уставных и полетных грамотах с указанием оплаты услуг печатника и дьяка, а затем к этому тексту законодатель присовокупил распоряжение о прекращении выдачи новых тарханных грамот и об изъятии старых. Приписка, надо думать, появилась в результате возникновения каких-то неожиданных обстоятельств. Нет ничего невероятного в том, что эти обстоятельства были вызваны решительным противодействием митрополита и верного православным традициям клиpa попыткам изъятия церковных «недвижимых вещей», т. е. захвата государственной властью, оказавшейся в руках чуждых Святорусскому царству элементов, имущества церквей и монастырей. Реформаторам на ходу пришлось перестраиваться, несколько умерить свой пыл и зайти к цели с другой стороны.