Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

и других, но в зале начинать об этом спор время было неподходящее.

Зала всё больше наполнялась и в ней слышался только тихий шорох. Смотрели друг на дружку. По лицам было видно, что должна была закипеть горячая борьба. Коронация в этот день зависела от часа окончания голосования и споров.

Перед полуднем архиепископ должен был выйти с мессой. Поэтому оставили едва пару часов на разгром неприятеля.

Все коронные урядники были заранее на своих местах, когда в своих торжественных одеждах появился епископ, а рядом с ним краковский Збигнев, номинат Владислав Вроцлавский, Станислав Плоцкий и епископ Ян Хелмский. Собрание приветствовало их стоя, в молчании сели на места.

Олесницкий, заняв место, бросил смелый взгляд в сторону Спытка, смерил глазами его и тех, которых он привёл, вздохнул и отвёл взгляд, словно пренебрегал этими людьми.

Архиепископ не смел поднять глаз, потихоньку разговаривал с Плоцким епископом, чтобы не показать волнения, какое испытывал. Поглядеть в ту сторону, где ожидал увидеть стоявшего племянника, он не смел.

Затем дверь за троном открылась, все встали, вошла бледная королева; она была в трауре, в длинных накидках, серьёзная и грустная.

Она хотела быть мужественной, но ноги под ней тряслись. Рядом с ней шли два сыночка, за ней – четыре мазовецких князя. Уже то, что они её сопровождали, имело значение. Наступила минута молчания… Епископы совещались между собой.

Войцех Гнезненский заговорил слабым голосом, прося сенаторов приступить к голосованию. Только он договорил, встала королева и сделала несколько шагов вперёд. В зале царила полная тишина…

Сначала она начала говорить таким тихим голосом, что ближесидящие едва могли её услышать.

Она просила всех собравшихся сдержать слово, данное покойному королю, и выбрать одного из её сыновей его преемником. За соблюдение всевозможных обязательств и подтверждение привилегий после достижения несовершеннолетия, она предложила гарантию свою и князей Мазовецких.

В конце этой речи, которая нелегко ей далась, она, немного осмелев, подняла глаза, поглядела на собрание и вытерла две слезы. Голос её отзвучал и никто сразу не заговорил.

Епископ Краковский Збышек уже вставал, чтобы произнести речь, когда Адам Збусский, выбравшийся первым, пылким голосом, хоть вроде бы умеренными словами, приступил к тем же выводам и аргументам, которыми фехтовали в Опатове.

Были это слово в слово те же сомнения, те страхи, та неспособность малолетнего править, то же опасение за привилегии шляхты, которые новый король мог самовольно отобрать. Збусский выразил это достаточно красноречиво и ловко. Его не прерывали.

Не давая ответить противникам, после Збусского резко и неловко начал говорить Страш. Злобы и огня в его речи было достаточно, но больше всего пыла. Только окружающая его и Спытка группа вторила этому выступлению и давала знаки согласия. В зале поднялись шум и гам.

Спытек, которого уже злило то, что его опередили, подбоченясь, начал кричать:

– Ксендзы-епископы и паны сенаторы хотят нас вынудить к этой коронации. Мы её не хотим и не можем допустить. Нам говорят, что мы обещали это королю в Бресте, но это было условно… Некому подтвердить наши привилегии. Кучке людей, что окружает трон, на руку короновать себе малолетнего, разобрать между собой должности и власть, а остальных рыцарей взять в неволю. Но мы не дадим заковать себя, не хотим этого короля и тех, кто его опекает. Мы согласились на этот съезд в Опатове, чтобы выразить протест, и тут мы стоим и будем крепко стоять. Не дадим навязать себе короля… Выберем его сами и коронуем, когда придёт пора.

Приятели Спытка начали кричать:

– Не дадим себе короля навязать!

– Не дадим…

– Созвать новый всеобщий съезд.

– Коронации не допустим…

Напрасно Збышек, потом Николай из Михалова, Тарновский из Конецполя хотели взять голос. Шум возрастал, и хотя кучка, которая его вызвала, была небольшой, численность заменяла бурным, постоянным выступлением.

Резкость, с какой говорил Спытек, крики и призывы Страша, ловкое красноречие Абрама Збусского, как часто случается в подобных собраниях, на людей менее смелых, спокойных и с неопределённым мнением явно начали оказывать действие.

Быстрые глаза Олесницкого читали на лицах колебание, сомнение. Нельзя было допустить дальнейшей дискуссии, которая угрожала лишить смелости очень многих.

Поэтому выступил, возвышая голос, так что заглушил Спытка, Ян Гловач из Олесницы, не с той важностью и величием слова, как его брат, но с чисто польской развязностью, в воздействии которой на умы был уверен.

– Такая забота об общественном благе, какую проявляют те, кто не хочет короля, а хочет бескоролевья, – великая добродетель! Мы с ней знакомы, потому что во время капюшонов можно нападать на имущество духовных лиц, не знать над собой пана и закона, брать крепости… чего даже при малолетнем не разрешено.

Мы знаем тех, которые боятся за свои привилегии; у них идёт речь не о шляхетских свободах, а о всевозможной безнаказанности. Мы, старые сенаторы, которые стояли у бока покойного короля, тоже заботимся о наших свободах. Мы дали доказательство этого, защищая их не раз с риском для нашей жизни. Разве может мнение нескольких беспокойных людей превалировать там, где согласна значительнейшая часть народа?

Ян из Конецполя, канцлер, прибавил за ним:

– Кричать легко, но крик есть только доказательством хорошего горла, ничего другого. Поэтому кому нравится кричать, никто не запрещает, а мы, несмотря на это, доделаем то, что решили.

– Мы также имеем право не допустить, – закричал Спытек, – как вы, хотим самоуправством поставить на своём.

Он поднял руку вверх. Все его приспешники крикнули за ним.

Ян Гловач, стоявший напротив, вызывающе на них поглядел и громко рассмеялся.

Важное совещание грозило переродиться в пылкие крики и противостояние. Одни вставали, сдерживая, другие – требуя молчания. Ничего не помогало. Королева, которая сидела на троне бледная, отправив детей, потому что Владислава должны были одеть для коронации, заломив руки, вышла из залы.

Епископ Збышек с полной уверенностью в себе, не теряя терпения, ждал минуты, когда сможет заговорить. Однако он не справился с шумом и криком; встал, подходя к сенаторам, и шепнул Спытку из Тарнова, чтобы они поручили маршалку в последний раз решительно обратиться к собравшимся.

Час был поздний, время шло; если бы спор протянулся, коронацию пришлось бы отложить, а тогда за будущее никто не мог отвечать.

Наделённый громким голосом Ян из Олесницы поднял руку, прося голоса.

Начало затихать, не потому, что Спытек и Страш уступили и дали себя сломить, а потому что им было интересно, что скажет маршалек.

– По поручению панов сенаторов этого королевства, – воскликнул Гловач, – объявляю собравшемуся здесь народу, что старшины этой короны и все настоящие сыновья отечества решили