Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

— Демону на договоре Данилову, — произнес Валентин Сергеевич, в голосе его чувствовалось волнение, — определено: лишить сущности и память о нем вытоптать.

Он замолчал. «Столкнут, испепелят — и теперь же…» — думал Данилов. Но тут он услышал тихий, хриплый голос:

— Повременить.

Расщелина пропала. Валентин Сергеевич стоял в тишине озадаченный. Наконец он поднял голову и сказал:

— Объявляется перерыв.

Все куда-то двинулись, Данилов это чувствовал. А он не смог бы подняться с места, даже если бы исчезли ремни.

Однако стул его взлетел и оказался в помещении, устланном коврами восточной работы. Помещение деревянным барьером с балясинами было поделено на две неравные части. В большей части зала теперь прогуливались и сидели на мягких диванах судьи. Перед ними разъезжали низкие подсвеченные столики с напитками, лакомствами и табачными трубками. Лежали на них и целебные травы. В судьях, видимо, предполагалось нервное утомление или головная боль. А возможно, и истощение вредности. Стул Данилова стоял за барьером.

Данилов все еще видел перед собой расщелину и слышал гул из нее. Мгновения назад там, в судебном зале, он сидел сам не свой, что ему тогда была пуля, или удар ножа, или жестокая давильня жерновов, все бы он принял и сгинул бы в ничто. Но теперь он остывал, страх приходил к нему: «Вот как могло кончиться…» Что — могло! Надолго ли — повременить? Может, и на полчаса, чтобы дать судьям отдохнуть на диванах и промочить глотки… Данилов сейчас не стал бы вымаливать инструмент для последней музыки — у него дрожали руки. «А кто произнес — „повременить“?»… Данилов пытался вспомнить, у кого положено испрашивать утверждение, но не мог.

— Данилов, подойдите, пожалуйста, — услышал он.

У барьера стоял демон средних лет в черном кожаном пиджаке и свежей полотняной рубашке с галстуком. Данилов показал на ремни.

— Откиньте их, — сказал демон.

Ремни упали. Данилов встал, подошел к барьеру.

— Мне показался интересным отрывок из вашей музыки. Тот, что у нашего ветерана с репейником вызвал сомнение.

— У него все вызвало сомнение, — сказал Данилов.

— Да, — кивнул собеседник. — Он глуп. Так вот, тот отрывок. Вы вспомнили латинскую формулу: «Пахарь Арепо за своим плугом направляет работы». Это ведь приблизительный перевод.

— Да. К тому же я передал лишь смысл…

— Меня заинтересовал магический квадрат, какой здесь возникает. Напомните мне его текст.

— У вас есть на чем записать? — спросил Данилов.

Демон пошарил по карманам, покачал головой:

— Ну вот, если только на манжете.

Он вручил Данилову лучевой карандаш, а потом протянул левую руку, вытрясывая манжету из-под рукава. Данилов писал старательно, однако дрожание пальцев не прошло, и линии дергались.

На манжете вышло:

SATOR AREPO TENET OPERA ROTAS

— Смотрите, — сказал Данилов. — Теперь читайте снизу и наоборот. А теперь ходом быка с плугом. Справа налево… А потом — сверху вниз, вверх, вниз… И так далее… Видите?

— Да. Очень занятно.

— Неужели этот квадрат здесь неизвестен?

— Наверное, был известен. Но о нем забыли.

— Музыка же строилась так… — начал Данилов.

— Я понял, — сказал собеседник.

Он смотрел на свою манжету, а Данилов наблюдал за ним и вспоминал, звучал ли его голос во время разбирательства. И вспомнил: «Следует испросить утверждение…» Да, тот самый спокойный баритон. «И ведь не полагалось ему по правилам, — подумал Данилов, — напоминать о чем-либо Валентину Сергеевичу. А он напомнил. Как бы вынужденно. Будто Валентин Сергеевич и не собирался ничего выслушивать ни у какой расщелины».

— Спасибо, — сказал демон. — Извините, я вам не представился. Меня зовут Малибан. И еще. Эти хлопобуды… или будохлопы собираются в Настасьинском переулке?

— Да, в Настасьинском… А что?

— Так, — сказал Малибан. И добавил, скорее шепотом: — Мне думается, вы напрасно не внесли в Настасьинском переулке вступительный взнос…

Малибан отошел к мягким диванам.

Данилов в растерянности постоял у барьера, затем не спеша, тоже как бы прогуливаясь, отошел к стулу. Сел. Совсем недавно, в начале перерыва, он чувствовал себя обессиленным рабом, свалившимся на смоченный кровью песок римской арены, меч его был сломан, а в проходе за решеткой ревели оголодавшие львы. Демоны по ту сторону барьера тогда представлялись ему зрителями из лож Колизея, какие могли дать знак и впустить львов. Теперь, после беседы с Малибаном, Данилов ожил. Какие там рабы и какие ложи! А напоминание Малибана о музыке и вовсе укрепило Данилова. Опять он знал, что он Музыкант, и потому признавал себя равным каждому.

Новый Маргарит, попивавший во время разговора Данилова с Малибаном прохладительный напиток в компании с незнакомыми Данилову основательными демонами, оставил их, подошел к барьеру. Он был оживленный и светски-легкий. Улыбался. Данилов не удивился бы, если б Новый Маргарит принес и ему бокал с напитком. Однако не принес. Новый Маргарит как будто бы явился из восемнадцатого века, на нем была черная судейская мантия британского покроя и пепельный пудреный парик. Данилов встал, подошел к Новому Маргариту.

— Ну как? — спросил Новый Маргарит.

— Что как?

— Ну так.

— Ничего, — сказал Данилов.

— Ты хорошо защищаешься.

— Тебе не повредит разговор со мной?

— Если всего опасаться… Потом, твои проступки и падения — они твои, а не мои.

— А надолго — повременить-то?

— Я не знаю… Хотя и догадываюсь. — Новый Маргарит улыбнулся, в его глазах было лукавство, был намек, мол, мне понятен твой секрет, но коли ты о нем молчишь, так и молчи. — А ты ловок. Все думали — конец. И вдруг — на тебе!

— А кто это произнес — «повременить»?

— Ты всерьез или шутишь?

— Я шучу, — быстро сказал Данилов. — А ты тут кто? Эксперт, исследователь, знаток права?

— Всего понемногу.

— И знаток музыки?

— В известной степени… Я развил в себе многие способности. И даже те, каких у меня не было. Но ты в музыке, естественно, сильнее меня. И не только меня. — Опять в глазах Нового Маргарита был намек.

— Ты тепло одет.

— Функции мои здесь таковы, что мантия и парик мне положены. Маскарад, конечно. Но иногда приятно перерядиться. Эдак поиграть…

— Ты был вынужден просматривать мою жизнь? Велика радость!

— Ну и что? — Новый Маргарит говорил теперь тише. — Как вел себя, так и веди. Из роли не выходи.

— Из какой роли?

— Из такой… И еще. К тебе подходил Малибан. Пойми, в чем был его интерес. И в чем твоя выгода.

— Когда обсуждали приговор, ты промолчал?

— Нет. Я сказал: «Лишить!»

— Что же ты теперь даешь мне советы?

— Во всяком случае, не из-за воспоминаний юности.

Ударили по рельсу. Вряд ли по рельсу. Но звук напомнил Данилову рельс. Данилов не успел отойти от барьера, не сделал он и ни единого движения, а ремни уже прижали его к спинке стула. И опять Данилов оказался в судебном зале. Но зал преобразился. На лицейскую аудиторию он уже не походил, а имел сцену, оркестровую яму, небольшую, какие устраивали в драматических театрах в прошлом веке, был здесь и партер, там стояли светлые кресла, обтянутые розовым шел ком. В зале был полумрак, но привычный, земной. Электрический синий свет, нервировавший Данилова, иссяк.

Стул с Даниловым воздвигся на сцене в том месте, где полагалось быть суфлерской будке. Вращений, полетов и карусели как будто бы пока не ожидалось. А внизу, в партере, сидели участники разбирательства. Словно художественный совет. Или приемная комиссия. О чем-то перешептывались. «Кончилось повременение, — думал Данилов. — Но зачем подходил ко мне Новый Маргарит? Из желания проявить себя либералом и независимым? Вот, мол, и это могу. Тем более что сказал: „Лишить!“ Но до него был Малибан, и его интересовал Настасьинский переулок. Может, на самом деле, это „повременить“ что-то изменило? Неужели Большой Бык? Был в глазах Нового Маргарита какой-то намек… И мне он советовал не выходить из роли…» Из какой роли, Данилов знал. Он ее себе не придумывал. Все вышло само собой. И для Данилова неожиданно.

— Решение судьбы демона на договоре Данилова продолжается, — объявил Валентин Сергеевич.

— Есть ли что сообщить самому Данилову? — сказал заместитель Валентина Сергеевича по Соблюдению Правил. — Есть ли у него раскаяние?

— Ни с какими раскаяниями я выступать не буду, — резко сказал Данилов. — Не в чем мне каяться.

— Ой ли? — спросил Новый Маргарит.

— Не в чем… — сказал Данилов менее решительно.

— Вы очень легкомысленный, Данилов, — заметил заместитель.

— Вот-вот, легкомысленный! — словно обрадовался Новый Маргарит этому слову, и в особенности тому, что не он первый его произнес. — И раньше ведь не случайно здесь прозвучало слово «напроказничал».