Новые забавы и веселые разговоры - Жак Ивер

– Разумеется, это очень худо, когда молодая девушка ленится, – сказал монах. – Мало кто обращает внимание на этот порок, но я считаю, что леность – это один из самых опасных грехов, она губит и тело, и душу. Поэтому вам следует наказать свою дочь, чтобы она исправилась, – и если вы мне это поручите, я отучу ее лежать в постели в часы, когда надо молиться богу.

Бедная женщина, считавшая монаха человеком праведной жизни, попросила его заняться исправлением дочери; он тотчас же приступил к делу и, поднявшись по маленькой деревянной лесенке в комнату девушки, нашел ее там одну; она крепко спала. И, не разбудив ее, он набросился на нее. Проснувшись, несчастная не могла понять, челозек это или дьявол, и принялась громко кричать, зовя мать на помощь, но та, стоя на нижней ступеньке лестницы, крикнула монаху:

– Нечего ее жалеть, святой отец, продолжайте ваше дело и проучите как следует эту дрянную девчонку.

После того как монах привел свой злой умысел в исполнение, весь раскрасневшись, он сошел вниз, где ждала его мать, и сказал:

– Мне думается, сударыня, что дочь ваша будет долго помнить мою плетку.

Мать горячо его за все поблагодарила, после чего поднялась в комнату к дочери. А та была в таком горе, в каком бывает всякая порядочная девушка, над которой учиняют насилие. И как только мать узнала всю правду, она стала повсюду разыскивать монаха, но он уже был далеко, во Франции о нем никто не слыхал.

– Вы видите, благородные дамы, сколь опасно бывает возлагать подобные поручения на людей, которые могут употребить их во зло. Исправлять мужчин должны мужчины, а женщин – женщины. Если женщины примутся исправлять мужчин, им помешает жалость; мужчинам же, взявшимся за исправление женщин, – их жестокость.

– Господи Иисусе, – воскликнула Парламанта, – до чего же коварен и подл этот монах!

– Скажите уж лучше, – возразил Иркан, – что мать этой девушки была сумасшедшей и глупой, если она не могла распознать лицемерие и дала такую волю у себя в доме тем, кого следует видеть только в церкви.

– Право же, – сказала Парламанта, – я считаю ее действительно одной из самых глупых матерей, какие были на свете. Если бы у нее нашлось столько ума, сколько было у жены судьи, она бы скорее сама сбросила его с лестницы, чем допустила, чтобы он по этой лестнице поднялся. Но что вы хотите? Из всех дьяволов самый опасный тот, который является в образе ангела. Он так хорошо умеет превратиться в посланца света, что люди совестятся в чем-нибудь его заподозрить. А ведь те, в ком нет подозрительности, достойны всяческой похвалы.

– А все-таки надо уметь вовремя заподозрить зло, дабы его избежать, – сказала Уазиль, – в особенности же это надо помнить тем, кому есть о ком позаботиться. Ибо лучше заподозрить зло, которого на самом деле нет, чем по глупости своей попасть впросак. И мне никогда не приходилось встречать женщины, которая бы оказалась обманутой из-за того, что она не сразу поверила словам мужчины; зато я знала многих, которые слишком поспешно верили лжи; вот почему я говорю, что нет ничего дурного в том, чтобы подозревать зло, которое может случиться. Особенно же это относится к тем, кому вверены судьбы мужчин, женщин, городов и государств, ибо, как ни бдителен человек, злобы и предательства на свете так много, что волк всегда может перехитрить пастуха, который плохо блюдет свое стадо.

– Да, но у человека подозрительного не может быть настоящего друга, – сказал Дагусен, – подозрение отчуждает.

– Может быть, вы знаете какой-нибудь случай, который нам это подтвердит, – сказала Уазиль, – я предоставляю вам слово, чтобы вы о нем рассказали.

– Да, я знаю такой случай, – сказал Дагусен, – и так как это сущая правда, вам интересно будет выслушать эту историю. Я расскажу вам о том, как скорее всего разрушается крепкая дружба: это бывает тогда, когда в ком-нибудь из друзей рождается подозрение. Ибо, веря другу, мы оказываем ему самую большую честь, какую только можно оказать человеку, а усомнившись в нем, наносим ему смертельную обиду – ведь, поступая подобным образом, мы считаем, что он не такой, каким мы его хотим видеть. Из-за этого нередко ссорятся самые близкие друзья и становятся врагами, как это явствует из истории, которую я собираюсь вам рассказать.

Новелла сорок седьмая

Два дворянина жили в такой тесной дружбе, что все у них было общее, кроме жены, и так продолжалось до тех пор, пока женатый без всякого повода стая подозревать своего холостою друга в том, что тот соблазнил его жену; друга это лживое подозрение так оскорбило, что он рассорился с ним и успокоился только тогда, когда на самом деле наставил ему рога.

Неподалеку от Перша[363] жили два дворянина; с самого детства они были такими неразлучными закадычными друзьями, что все у них было общим: и сердце, и дом, и постель, и стол, и кошелек. Дружба эта длилась очень долго, и ни один из них ни разу не захотел того, чего бы не захотел другой, и не сказал ни одного слова, с которым тот был бы не согласен. Это были даже не два брата, а одно нераздельное существо. Один из них, правда, женился, но это не помешало им сохранить прежнюю дружбу и жить вместе так, как они привыкли.

И когда ночевать им приходилось в тесной комнате, все трое укладывались вместе спать,[364] причем женатый ложился посередине. Состояние у них было общее, и ни женитьба одного, ни какие бы то ни было иные обстоятельства не могли помешать им хранить верность друг другу. Но все же через некоторое время счастье, которое в этом мире никогда не бывает постоянным, покинуло и этот, слишком уж счастливый дом. Муж потерял доверие к другу без всякого к тому повода – как с его стороны, так и со стороны жены; от жены он этого не скрыл и наговорил ей много обидного. Женщину это крайне поразило, ибо сам же он приказал ей не делать никакого различия между ним и его другом ни в чем, кроме одного, а теперь вдруг запретил ей даже говорить с ним наедине. Она рассказала об этом их другу, который сначала ей не поверил, ибо в действительности у него и в мыслях не было чем-нибудь огорчить приятеля. И так как он никогда ничего не скрывал от своего женатого друга, он рассказал ему все это, прося рассеять его сомнения, ибо не хотел ни по этой причине, ни по какой другой порывать узы дружбы, которые так давно их связывали, Тот, однако, уверил его, что он никогда ничего худого не думал и что люди, которые подняли весь этот шум, – сплетники и лжецы.

– Я знаю, что ревность – чувство столь же непреодолимое, как и любовь, – сказал его друг, – и если чувство это возникло у тебя даже ко мне, я за это на тебя не в обиде, ведь устоять перед ним нельзя. Мне обидно только, что ты хотел скрыть от меня свой недуг, хотя до этого никогда не скрывал от меня ни мысли, ни чувства, ни побуждения. То же самое относится и ко мне; если бы я влюбился в твою жену, ты не должен бы был приписывать это злому умыслу, ибо любовь – это пламень, потушить который не в наших силах. Но если бы я скрыл его от тебя и стал бы добиваться расположения твоей жены, я был бы самым вероломным из друзей. Со своей стороны, могу тебя уверить, что жена твоя – женщина порядочная и весьма достойная, но я знал ее еще до того, как она вышла за тебя замуж, – и, по правде говоря, она никогда мне особенно не нравилась. Но если у тебя явится даже самое ничтожное подозрение без всякого к тому повода, скажи мне, чтобы я стал осмотрительнее и наша дружба, которая длится так долго, не порвалась из-за женщины. И знай, если бы я даже любил ее больше всего на свете, я ни словом бы не обмолвился ей об этом, ведь честь твоя мне дороже всего другого.

Друг его дал ему торжественную клятву, что у него никогда этого и в мыслях не было, и попросил его никуда не уезжать из их дома.

– Хорошо, – ответил тот, – но только знай, что если после нашего разговора ты все-таки будешь подозревать меня и скроешь от меня свои чувства, я больше ни за что не останусь у тебя в доме.

Некоторое время оба они продолжали жить, как раньше, но только женатым снова овладела подозрительность, еще более сильная и он приказал жене, чтобы она не глядела на друга так, как глядит. Она сказала об этом их другу и попросила того больше не говорить с ней, ибо ей не велено ему отвечать. И когда друг узнал из слов и из поведения ее мужа, что тот не сдержал своего обещания, он сказал ему в гневе:

– Если ты ревнуешь, то это вещь вполне естественная, но после всех твоих клятв я не могу примириться с тем, что ты так тщательно от меня это скрываешь, я ведь всегда думал, что между нами нет никаких посредников и преград. К моему большому огорчению, однако, я вижу, что это не так, хоть я тут и ни при чем. Ты не только ревнуешь свою жену ко мне, но хочешь еще скрыть от меня свою ревность, и недуг твой длится так долго, что превращается в ненависть. И так же, как любовь наша друг к другу не знала себе равной, неприязнь наша станет смертельной. Я сделал все, что мог, чтобы избежать этой неприязни, но если ты продолжаешь считать меня человеком вероломным и совсем не тем, что я на самом деле, – клянусь тебе, я стану таким, каким ты меня хочешь видеть, и не успокоюсь до тех пор, пока не добьюсь от твоей жены того, в чем ты меня заподозрил. И теперь бойся меня и знай, что если подозрения погубили твои чувства ко мне, то обида погубит мои к тебе.