Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена Владимировна

На этом моменте Риция Фаррейн сделала то, что всегда делают правильные дамы в момент особого накала страстей: осела на софу, закатив глаза.

Дочка, сохраняя постно-мрачное выражение на лице, сунула под нос мамочке нюхательные соли. Фаррейн курлыкал что-то озабоченно-ничтожное — о том, что как можно… что скажут люди, они заботятся о девочке, ей с ними хорошо…

Гриз Арделл потирала переносицу и почти физически считала каждую потерянную минуту.

— Госпожа Дорми, — заговорила она, каким-то чудом нащупав паузу. — Я еще раз заверяю: мы сделаем всё, что можем. И постараемся избежать любой огласки. Это касается и меня, и господина Гроски, и всех работников «Ковчежца». Мы даже можем включить это в контракт, — пинок в мою лодыжку уточнял — кому придется с этим самым контрактом возиться. — Но, может быть, прежде чем мы обговорим условия — нас хотя бы немного посвятят в курс дела?

— Это… было грубо, — простонала Риция Фаррейн и уткнулась носом в соль по второму разу.

— Это было по делу, Гриз, милочка, — ухмыльнулась Йорберта Дорми. — Уж и забыла, что вашей хватке нужно бы кой-кому из присутствующих поучиться. Так что вам надо с… господином Огрски? Осмотреть место нападения? Или окрестности?

— Для начала поговорить с девочками, на которых напали звери. Это возможно?

— Мариэль ещё слаба, и она очень напугана… так что я не думаю, что посторонний…

Фаррейн, пришпиленный взглядом тёщи, замер на месте и сам потянулся за нюхательной солью.

— Мариэль — та моя внучка, что получила укусы, — величественно пояснила Йоберта. — Вы поговорите, конечно. Да… бедная девочка, шестнадцать лет, готовилась к первому своему балу, защищала сестру от этих тварей. Милли, бедное дитя, где ты? Не бойся, иди сюда, никто тебя не обидит… Милли так перепугалась, красавица моя…

Девочка попыталась было схорониться за бабушкиным боком, но бросила испуганный взгляд на Фаррейнов — и вышла, дала наконец рассмотреть себя. Всё так же, прижимая к себе тоненькими ручками здоровенную куклу.

Не из этой семьи: ни уксуса, ни лошадей — в чертах лица. Симпатичная и живая мордашка, славные ямочки на щеках, глаза — два кристально-голубых озерца.

Маленький цветочек, который каким-то чудом выжил в этой теплице. Его запаковали в свежее платьице с оборочками и голубыми кружавчиками, завили и уложили светлые локоны, залили лаком — а цветочек Милли еще дышал.

— Мильент Дорми, а ну-ка стань прямее, — ласково выговаривала бабуля. — Милли — дочь моего дражайшего сына, год назад они с женой погибли, когда сгорело поместье… Гриз, вы, конечно, помните. Ну, ну, Милли, лапочка, не бойся, тут тебя не обидят, бабушка никому не позволит… смотри, тётя-варг живо поймает тех тварей, которые на посмели тебя перепугать! Ну давай же, будь хорошей девочкой, расскажи нам, как всё было… ах, Милли такая чувствительная, так испугалась…

И я бы тоже испугался, на её-то месте. Под всеобщими взглядами. При опекунах и незнакомых людях. И ещё…

Фаррейны делали приторно-ободряющие мины и кивали — говори, мол, говори. В сочетании с их постными физиономиями — смотрелось почти угрожающе. Старшая дочь изображала статую, таращась не пойми-куда. А вот младший, Манфрейд — пялился с открытой злобой. Даже удивительной на таком бесцветном личике. Со злобой и скрытым опасением — будто девочка могла сказать что-то не то.

Так что неудивительно, что Милли растерялась, притиснула к себе куклу и пробормотала куда-то в ее кудри:

— Я… почти не помню. Я… испугалась. Мариэль кричала… я испугалась.

Глянула на Гриз, ойкнула, еще больше зарылась в куклу.

— Всегда знал, что голубенькие платья пугают, — если уж не складывается, почему бы мне не попробовать. — Гриз, ты б, правда, надела чего свое… а то я тебя такую сам боюсь. Вдруг идти по следу или сигать через изгородь — как представлю, аж страшно.

Чудо по имени Милли незамедлительно вылупило глаза на меня. Опекуны разом воздухом подавились от такой манеры влезать в разговор. Бабуля — та попробовала:

— Милли, это господин…

— Лайл, — опередил я её. — С фамилией я, бывает, сам путаюсь — жутко сложная. А эту барышню нам так и не представят?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Указал на куклу. Ощущая, как даже кружевные салфеточки в гостиной порицают меня за поведение.

Но девочка оживилась, отлепила от кукольных кудрей нос и церемонно представила нас друг другу:

— Аннабет.

— Лайл, — представился я, отвешивая малый церемониальный поклон (о, а поясница-то помнит угол прогиба!). — Как ты думаешь, Аннабет тоже испугалась? Вы же с ней вместе были, когда говорили с Мариэль?

Болтать было легко. Стоило только представить на месте ту, другую девочку — тоже светловолосую, но с карими глазами…

С моими глазами.

— Аннабет не испугалась, — оскорбилась Милли. — Аннабет не боится. Аннабет настоящая леди. Мы играли в моей комнате. Потом пришла Мариэль. Потом они… потом прыгнули… а Мариэль закричала, а Аннабет… не испугалась, а я испугалась, я не помню…

— Спасибо, Милли, — мягко проговорила Гриз, — вы с Аннабет правда очень храбрые. Я постараюсь поскорее узнать — кто на вас напал.

Судя по тому, как Милли шмыгнула обратно под бабушкин бочок — это обещание ее не успокоило.

Разговор со второй девочкой дал чуть больше. Может, потому что удалось зайти к Мариэль только в компании ее матери. Женщины подошли к кровати больной, я зашился в угол у шкафчика, чтобы не отсвечивать.

Я бы и сам не хотел, чтобы кто-нибудь меня видел в таком-то состоянии. А уж шестнадцатилетняя девушка…

На лице — зеленоватая исцеляющая маска. Сквозь нее проступает кровь. Правая ладонь тоже забинтована. Верхняя губа порвана, и полно бинтов на шее. Волосы пришлось частью обрить, и теперь даже непонятно было — хорошенькой ли была Мариэль… до того, как.

Девчонку, похоже, перекачали успокоительным и обезболивающим, потому что отвечала она мертво, безразлично глядя куда-то в живот своей мамочке. Да, зашла в комнату к Милли. Обычный разговор с сестрой. Потом… потом они бросились.

— Из ниоткуда, — и в голосе у нее было тупое, туманное удивление.

Они были маленькие. Меньше кошки. Быстрые. Как молнии. Она кричала. Упала. Пыталась их стряхнуть. Потом прибежали слуги… потом она не помнит.

Госпожа Фаррейн сдобрила рассказ дочки всхлипами в кружевной платок и попыталась было упасть на здешнего поместного доктора-травника. Травник привычным жестом извлек из ниоткуда флакон нюхательной соли.

— Мне нужно осмотреть укусы, — сказала Гриз вполголоса. — Можно?

— Травяную маску не следует тревожить… — завел было травник, но тут с Рицией произошла перемена. Госпожа Фаррейн выпрямилась, зыркнула на Гриз зло и приказала:

— Снимите маску, пусть видит. Если это поможет найти тварей. Но помните — если вы хоть одному человеку за пределами этого поместья…

Доктор — унылый, как голодная моль — завел руки к ушам девочки и снял маску.

Я пожалел, что не могу отвернуться.

Не потому, что не видел изуродованных лиц. Даже изуродованных женских лиц.

Просто я-то не разбираюсь в укусах, и всё, что я смог понять с первого взгляда: девочка едва ли когда-нибудь попадет на свой первый бал.

Наверное, что-то такое у меня на физиономии всё же проступило, потому что Мариэль скользнула взглядом по мне и слабо, как-то совсем по-детски захныкала. Арделл приняла это на свой счёт.

— Прости, пожалуйста, — чуть-чуть наклонилась к девочке, прищурилась. — Это правда необходимо. Я только взгляну, совсем недолго… жар и воспаление начались вчера?

Травник Фаррейнов потерянно развёл руками:

— Собственно, я применил показанные при таких ранениях зелья, однако…

— Однако приходится их использовать в таком количестве, что они уже притупляют сознание, а воспаление не спадает. Опускайте маску. Госпожа Фаррейн, я вызову из «Ковчежца» своего травника. Судя по тому, что раны еще кровят — в них попала слюна зверей, а она может препятствовать заживанию. В питомнике знают, как справляться с такими укусами, чтобы… последствия были минимальны.