Обладатель великой нелепости - Борис Левандовский

К тому же существовали вещи…

– Там… – прошептал Игорь, указывая врачу глазами на дверь гостиной, которая все время оставалось закрытой.

Когда санитары вынесли его из квартиры на лестничную площадку, он слышал, как врач открывает дверь комнаты. Затем его веки стали слишком тяжелы, чтобы осматриваться дорогой, а шаги санитаров слишком громким, чтобы вслушиваться сквозь них, что происходит в оставшейся сзади квартире.

Он открыл глаза снова, когда оказался на улице; санитары уже подносили его к машине. Прохладный осенний ветер нежно и успокаивающе коснулся его раненой головы. До того, как его носилки поместили в салоне, Игоря странно удивила надпись на борту машины. Не «скорая медицинская помощь», а…

Вместо этого было написано ДОБРАЯ ПОМОЩЬ.

– Что это? – Добрый Доктор склонился над Германом. В его голосе смешались ярость и глубочайшее разочарование.

Когда он застал в Убежище того самозваного стража тайны (или как он там себя называл?), сразу понял, что дела в период последней трансформации пошли вопреки ожиданиям.

Но он совершенно не был готов к тому, что они настолько плохи.

Кожа Германа уже потрескалась подобно окаменевшей пустынной земле; весь пол вокруг раскинутых ног был усыпан серовато-белым костным порошком, будто мукой – «шпоры» исчезли.

– Это невозможно! – яростно просипел тот, кем являлся Добрый Доктор. Его взгляд лихорадочно заметался по комнате, словно в попытке найти объяснение.

И, наконец, остановился на стене, где висел портрет двенадцатилетнего Геры.

Глаза Доброго Доктора сузились в две холодные темные щелки:

– Вот оно что… – его рука метнулась к карману халата и, сжимая огромный скальпель, зависла над Германом.

– Ах ты поганый фьючер!..

Скальпель уже был готов погрузиться в шею Германа, однако рука Доброго Доктора неожиданно расслабилась.

– Но мы не станем слишком торопиться…

Уходя, Добрый Доктор исполосовал своим излюбленным инструментом портрет на стене.

Спустя минуту фотобумага на краях порезов обуглилась.

Эпилог

Герман уже около трех часов беспокойно слонялся по квартире, стараясь поймать не желавшую никак оформиться мысль, которая все утро не давала ему покоя. Ему казалось, он собирался что-то сделать, но… что? Что-то словно пыталось напомнить о себе из прошлого, – совсем не далекого прошлого – возможно, даже из того периода, нескольких месяцев, начисто выпавших из его жизни, о которых он совершенно ничего не помнил.

Последнее его воспоминание относилось к началу лета. Проснувшись раньше обычного, он собирался посетить какой-то пункт для проведения специального теста. Но зачем? Подозревал, что серьезно болен? Или… Дальше зияла полная неизвестность.

Он только знал, что 24 октября (спустя целую уйму времени!) дома его случайно обнаружил работник сантехнической службы, проводивший плановый осмотр участка. Герман не подавал признаков жизни и находился в состоянии крайнего физического истощения. Врачи так и не сумели придти к единому мнению, что именно с ним произошло. Единственной более или менее правдоподобной версией было: он пережил какой-то мощный стресс, повлиявший на его сознание, который привел Германа в неконтролируемое состояние и, возможно, к полной амнезии о том периоде. В результате чего, он практически все время провел у себя дома, медленно умирая от истощения. На медицинском языке все это звучало иначе с массой всевозможных специфических терминов, но Герман усвоил суть в более доступном изложении. Врачи, которые склонялись к данной версии, точные сроки определить не смогли. Но настаивали на ее обоснованности, поскольку ни серьезных физиологических изменений, ни признаков какой-либо болезни, способной погрузить Германа в подобное состояние, обнаружено у него не было.

Вчера он выписался из больницы, где провел конец октября, весь ноябрь и первую неделю декабря – в общей сложности более полутора месяца. Точнее сказать, сбежал, хотя лечащий врач рекомендовал ему задержаться в больнице еще на месяц. Но вынести вид белых халатов он больше не мог ни дня.

Слишком много было с ними связано нечто такого, чего Герман до конца не сумел бы объяснить даже себе самому.

Подкуривая сигарету, Герман остановился в центре гостиной, через которую за это утро успел пройти не меньше двадцати раз. Со стены, где раньше висел портрет вечно двенадцатилетнего бойскаута прошедших времен мальчика Геры, на него теперь смотрела картина, изображавшая ночной город с высоты птичьего полета (или крыши высотного дома). На место испорченного портрета он повесил ее вчера вечером, обнаружив за вешалкой в коридоре.

С первого же взгляда на картину у Германа возникло странное чувство, что он уже когда-то видел этот пейзаж и даже знал название картины, которое дал сам художник, хотя полотно не было подписано, – «Город Ночи». Мысленно он так ее и окрестил.

Откуда появилась эта картина у него дома, Герман мог только гадать. Похоже, он все-таки покидал квартиру в период своего беспамятства, – об этом свидетельствовали всевозможные вещи, которые он обнаружил, вернувшись из больницы; а кое-что наоборот – исчезло.

Одному Богу было известно, куда он мог уходить, и что с ним происходило…

Что-то вновь беспокойно заелозило, теребя его память. Герман сел на край дивана, глядя в расшторенное окно: за ним мерно завершали свой путь с неба миллионы густых хлопьев снега, «небесная вата» – как говорил его дед.

Алекс теперь находился в психиатрической лечебнице и, судя по словам его жены, с которой у Германа недавно состоялся телефонный разговор, вероятно, задержится там до конца своих дней.

Она также сообщила, что в связи с этим обстоятельством теперь именно она является партнером Германа по бизнесу. И между прочим поинтересовалась, не собирается ли он немного отдохнуть от дел, под чем скрывался прозрачный намек, не планирует ли он продать свою долю в компании (потенциальный покупатель, конечно, был уже известен). Герман без лукавства ответил, что подумает над этим.

Он так и не понял, была ли потрясена Анжела крахом семьи или наоборот – восприняла сложившийся порядок вещей как возможность для начала новой жизни. Хотя, впрочем, ее тактика говорила сама за себя.

Только получив известия об Алексе (интересно, кто так заботливо оберегал его от этого в течение целых шести недель, проведенных в больнице?), он по-настоящему осознал, как много всего случилось за время его отсутствия. Больше всего, такого, о чем Герману совсем не хотелось думать. Особенно после того, что произошло с ним самим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});