Совесть короля - Мартин Стивен

Шекспир посмотрел на Грэшема. Неужели перед ним тот самый человек, который еще недавно был его заклятым врагом и мучителем? И вот теперь он почему-то готов протянуть ему руку помощи.

— Откровенно говоря, нет, — честно ответил Уильям Шекспир. — Скажу больше. Я сильно сомневаюсь, что такое по силам даже самому дьяволу.

* * *

Сэр Томас Овербери с унылым видом сидел на своей постели в лондонском Тауэре. Другой заключенный сидел напротив — на стуле, который по распоряжению Овербери был доставлен сюда из его апартаментов. Этот второй заключенный являл собой жалкое зрелище. Такое ничтожество еще несколько недель назад сэр Томас даже не удостоил бы своим вниманием.

— Я был прав, когда отказал королю! — обиженно воскликнул Овербери. Его сокамерник хлебнул прокисшего вина — ничего другого заполучить в камеру Овербери не удалось — и кивнул. — Подумать только! Меня собирались отправить послом в какую-то забытую Богом дыру! Можно подумать, я не понимаю, что у них на уме. Да их замысел понятен как божий день! Убрать с глаз подальше, а когда меня с моими мозгами рядом не будет, избавиться от Роберта Карра.

Пошатываясь, Овербери поднялся на ноги, чтобы тоже сделать глоток вина.

— Стоит мне уехать, как мой милый друг Карр не протянет и недели в этом… отхожем месте под названием «королевский двор»!

— Вам была предложена должность посла? Самим королем? — переспросил Овербери его товарищ по тюремной камере, который проклял короля, ни разу его не увидев. Возможно, ему предстояло встретить смерть, так и не повидавшись с проклинаемым. Он не знал, то ли ему смеяться над Овербери, то ли склонить перед ним голову.

— И я отказался! Конечно же! Кто такой этот король, чтобы указывать, что мне делать?

Услышав такие слова, второй пленник побелел как полотно. Уж он-то знал, кто такой король. Начать с того, что его арестовали именем короля. Судя по всему, тем же именем будут пытать, или отправят на виселицу, или же оставят гнить в этом сыром каменном мешке. И ему сделалось страшно. Кто он, этот сэр Томас Овербери, что сидит перед ним? И стоит ли вместе с ним пить?

— Меня не продержат здесь долго! Увидите сами. Королю ничего другого не останется, как выпустить меня. Карр его уговорит! Да ради меня он будет рассыпаться перед Яковом мелким бисером! — Овербери принялся нервно расхаживать по тесной камере. — И тогда я отомщу всем моим врагам! Всем тем, по чьей вине я сейчас обязан гнить в этой вонючей развалине! Я нужен Карру! Я нужен самому королю!

«Нет, этот человек безумец», — подумал второй заключенный. Он поставил стакан и боком начал пробираться к двери.

— К дьяволу заключение! — кричал тем временем Овербери, уже не замечая своего собеседника. Двор был средоточием интриг, туда стекались последние новости, а он вынужден прозябать здесь, за высокими стенами, словно корабль, севший на мель. Бездействие терпеть было невозможно!

А в нескольких милях от него сэр Генри Грэшем не скрывал своей радости по поводу того, как ловко ему удалось обезвредить Овербери. Однако даже он не понимал, что стоило ему упрятать своего врага в клетку, как тотчас нашлись другие, кто был готов нанести пленнику смертельный удар.

Глава 24

Сам великий шар,

Все, что ему достанется в наследство, сгинет

И, как и этот отшумевший праздник,

Пройдет бесследно…

Уильям Шекспир. «Буря»

29 июня 1613 года

Театр «Глобус»

— Ну как, готов к нашему великому дню? — с ухмылкой поинтересовался Джон Хемминг у Генри Кондела.

— Ты уверен… что мы не совершаем ошибки? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Подумай сам, — стараясь не выдать своего раздражения, сказал Хемминг, словно пытаясь что-то объяснить малому ребенку. — Мы ведь с тобой актеры. Лицедейство — то, чем мы занимаемся. В свое время Кит Марло был легендой — благодаря тому, что он писал, что он делал и кем был. Бог знает, какие слухи ходили о его смерти. И вот теперь, когда доподлинно известно, что Кит Марло жив, что он не умер в 1593 году, что он наблюдал за нами в течение двадцати лет, — да это будет самое великое торжество над смертью со времен Иисуса. Самый драматический момент нашей жизни! Да что там нашей! Всех, кто будет при этом присутствовать! Вспомни речь старого Уилла в «Генрихе Пятом»! О том, как те, кто не участвовал в битве при Азенкуре, будут всю свою жизнь кусать локти. Подумай сам, как будут терзаться те, кому не довелось увидеть, как великий Марло вновь заявит о себе во весь голос. И где? В самом театре «Глобус»! Перед королевской труппой! А на следующий день ее актеры уже сыграют на этих самых подмостках его запрещенную пьесу. — Хемминг подошел к Конделу и обнял его за плечи. — Иногда сама история ставит перед нами вопрос, и ответ на него может быть только утвердительным.

Кондел на минуту задумался.

— Но ведь это не так! — возразил он. — Можно подумать, ты не знаешь, что представляли собой тексты, которые присылал Марло. «Ричард Второй», «Ричард Третий», «Юлий Цезарь»… Нет, и в них, конечно, имелись удачные места — но по большей части это были безумные, никому не понятные вирши! Мы с тобой прекрасно знаем, что лишь стараниями Уилла они превращались в пьесы, которые можно ставить для зрителей. Так неужели теперь возможно предать его ради человека, который в первой своей жизни только и делал, что отравлял людям существование, и, похоже, намерен делать то же самое и после своего воскрешения? Джон, неужто мы откажем нашему другу в праве считаться истинным автором этих пьес? Это равносильно тому, как если бы у него отнять искусство!

— Искусство! — фыркнул Хемминг. — К черту искусство! Какое отношение к нему имеем мы, актеры? Наше дело сделать так, чтобы народ, позабыв о делах, толпами валил на этот берег реки взглянуть на нас. Нет, безусловно, здесь ценят самих себя. Мы не устраиваем после спектакля петушиных боев или травли медведя, — после этих слов Хемминг принялся расхаживать взад-вперед, — как эти жалкие дешевые театрики, где играют на потребу простонародья. А разве мы, случись выбирать между пустым брюхом и сытой жизнью, разве мы погнушались бы и не опустились бы до дешевых потех? Ты согласен голодать во имя искусства? Согласен? Признайся честно.

— Пожалуй, нет, — ответил со вздохом Кондел, — но будь я королем и веди я переговоры о заключении мира, то предпочел бы встать на сторону Шекспира, а не Кита Марло.

— Забудем об этом! — воскликнул Хемминг. — Не переживай, Уилл как-нибудь справится. По крайней мере, без денег он не останется.