Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

— Но что он делал плохого? — спросил Орво. — Разве он убил кого-нибудь или ограбил? Он даже не торговал! Я все понял, когда выслушал про Армагиргина. Но чем виноват Сон и его семья? Разве революция делается для несправедливости?

— Мы делаем революцию для всего народа, а не для отдельных людей, — принялся объяснять Бычков. — Сейчас дело революции находится в опасности. Камчатский облнарревком сейчас в очень трудном положении. Белые хозяйничают в Приморье — это враги революции. Мы фактически отрезаны от революционной России. В любое время сюда может нагрянуть отряд белогвардейских карателей. В этих условиях мы должны изолировать всех, кто находится в подозрении, кто не принимает Советскую власть. Мы просили помочь, но вот какой ответ получили: «Областной комитет сообщает Вам, что ходатайство Ваше о высылке Вам заместителя в текущую навигацию выполнить не представилось возможным вследствие того, что политическое положение на Дальнем Востоке быстро меняется и что в данное время Комитет не мог подыскать подходящего кандидата».

Орво, еще не оправившийся от неожиданного известия, почти не слушал чтение документа.

— Нам стало известно, — почему-то понизив голос, продолжал Бычков, — что в оленеводческом стойбище Ильмоча появились белые. Весьма вероятно, что это люди из банды Бочкарева. Не исключена возможность их выхода на побережье именно в Энмыне. Вот почему мы убираем отсюда вашего канадца.

— Лучше меня возьмите вместо него, — тихо сказал Орво и вышел из яранги.

В яранге Джона уже все собрались ложиться спать, когда в чоттагине раздался топот множества ног, и удивленный хозяин высунулся из полога. В чоттагине было темно, и он крикнул в полог:

— Мау, посвети! Кто-то пришел.

Пыльмау осторожно, чтобы не запалить меховой полог, высунула каменную плошку с горящим фитилем и при свете колеблющегося пламени увидела Бычкова, Кравченко и еще двоих приезжих чукчей.

— Где Джон Макленнан? — строго спросил Бычков.

— Я здесь, — ответил Джон.

— Именем Революционного комитета мы должны произвести обыск и арестовать вас! — твердо произнес заранее заготовленную фразу Бычков.

— За что? — удивленно спросил Джон.

Но ни Бычков и никто из сопровождающих не ответили на вопрос. Все двинулись к хлипкой двери каморки, в которой уже никто не жил.

Наскоро одевшись, Джон последовал за ними, но чукча, оставшийся в чоттагине, преградив путь, сказал:

— Нельзя!

Побывав в каморке, Бычков и Кравченко вышли в чоттагин, держа в руках кожаный блокнот-дневник Джона Макленнана и листок с петицией в Лигу Наций.

— А в полог вас не пущу! — решительно заявила Пыльмау, вставая у меховой занавеси.

Дети, которые уже засыпали, проснулись и заплакали, предчувствуя беду. Маленькая Софи-Анканау выбралась из-под одеяла и босиком выбежала в чоттагин. Джон подхватил ее на руки и прижал к себе.

— Пусть входят в полог, — сказал он жене, — мне нечего скрывать от них. Я ничего не сделал такого, чтобы стыдиться.

— Но это наше жилище, и мы пускаем в него того, кого хотим, — не отступала Пыльмау. — Энтони! — она называла Кравченко так же, как и ее муж. — Ты много говорил о справедливости. Где она, твоя справедливость?

— Перестань разговаривать! — прикрикнул на жену Джон.

Пыльмау боялась, когда муж поднимал на нее голос, потому что он это делал так редко. Она виновато отошла в сторону, как побитая собака, а Джон подошел и приподнял меховую занавесь.

— Пожалуйста, можете продолжать обыск.

Бычков с Кравченко переглянулись. Билл-Токо и Яко вылезли в чоттагин и, дрожа от холода, стали рядом с отцом и матерью.

— Пожалуйста, поторапливайтесь, — сказал Джон. — Потом снова нагреть полог будет трудно.

Он продолжал держать меховую занавесь приподнятой. Бычков видел внутренность небогатого полога, горевшие половинным пламенем жирники, деревянный лик идола на угловом столбе. Ни один предмет не указывал на то, что в этой яранге жил белый человек, когда-то учившийся в Торонтском университете.

— Пошли отсюда, — решительно сказал Бычков и первым двинулся к выходу. Возле полога он обернулся и сказал: — Вам надо приготовиться к отъезду в Уэлен, так как вы арестованы.

— Но за что? — резко спросил Джон, помогая детям войти обратно в полог.

— За то, что вы иностранец и незаконно проживаете на территории Советской республики, — ответил Бычков.

— Какое это имеет значение? — возразил Джон. — Спросите моих земляков — чувствуют ли они себя чьими-то подданными?

— Не говорите за других, — сказал Бычков. — Власти разберутся и, если убедятся в том, что вы действительно не представляете помехи для революционной власти, вас освободят.

С этими словами все, кто пришел с Бычковым, выскочили на улицу, и в чоттагине остались лишь Джон с Пыльмау.

— Что это такое? — всхлипнула Пыльмау.

— Ничего, ничего, — постарался успокоить жену Джон, хотя еле сдерживал себя. — Видно, придется ехать в Уэлен.

— Вместе поедем! — горячо заговорила Пыльмау. — Все поедем!

— Не говори глупостей, — остановил ее Джон. — Куда мы поедем с детьми? Я обязательно вернусь. А если и вправду меня будут выселять отсюда, вместе уедем.

Пыльмау больше не говорила. Она молча слушала Джона и тихо плакала.

А Джон медленно гладил ее по голове и думал: что же это такое, если хватают неповинного человека, отрывают от семьи и гонят его черт знает куда! Что случилось с человечеством? Неужели все помешались на том, чтобы кого-то обязательно унижать, подвергать незаслуженному наказанию, лишать его скудной доли счастья!..

Джон долго не спал. Он лежал рядом с Пыльмау, которая тоже не могла уснуть и время от времени вздрагивала от сдерживаемых рыданий. Что же будет с семьей, если его действительно надолго засадят? С голоду они не умрут, но каково им будет!

Тихо, словно чувствуя, что шуметь нельзя, тявкнула собака в чоттагине, и Джон услышал легкий шепот. «Пришли за мной», — подумал он и осторожно высунул голову в чоттагин.

— Это мы, — услышал он шепот Орво. — Тут Тнарат тоже. Мы все знаем и пришли к тебе за советом.

— Зачем же ко мне? — усмехнулся Джон. — Вы и есть Совет.

— Не время смеяться, — серьезно ответил Орво. — Надо сделать так, чтобы все кончилось хорошо, по справедливости. Я думаю: тут какая-то ошибка, и кто-то наговорил худого на тебя. Я уже разговаривал с Бычковым. Мне кажется, что он прячет правду. Чего он боится — не понимаю. Все говорит: приедем в Уэлен, там разберемся. Вот мы думали нашим Советом и решили — поезжай в Уэлен. Поговори с Тэгрынкеу. Я его хорошо знаю. Он действительно справедливый человек. А эти люди — и Бычков, и Антон, и Драбкин — тоже добрый народ… Но понимаешь… Они привыкли к таким делам, и то, что нам дико и непонятно, им — маленькая неприятность. Может быть, им пришлось многое перетерпеть от богачей, и сердце у них ожесточилось. Будь справедливым, Сон, все будет хорошо. Знай, что мы всегда с тобой, и помни нас.

Джон сначала слушал не очень внимательно, занятый своими тяжелыми размышлениями, от которых не так-то легко было уйти, но последние слова Орво взволновали его, и он только попросил:

— Не оставляйте в беде моих детей.

— Как ты можешь просить такое, Сон! — укоризненно произнес Тнарат. — Я буду сам следить за ними.

На рассвете Джон забылся коротким тревожным сном, прерванным приходом Драбкина, который сухо велел собираться в дорогу.

Караван нарт собирался долго, и все это время Джон стоял вместе с детьми возле яранги. Он спокойно разговаривал с женой, с детьми.

Пыльмау стояла с сухими печальными глазами. Она лишь изредка посматривала на мужа, потом переводила взгляд на дорожный мешок из нерпичьей кожи, туго набитый запасной одеждой и едой. Джон уговаривал жену не отдавать ему скудные остатки еды и оставить побольше детям. «А вдруг они не будут вовсе тебя кормить?» — отвечала Пыльмау. Джон вспомнил услышанные где-то сведения о содержании заключенных и уверял Пыльмау, что арестованных обязаны кормить.

Наконец нарты подъехали к яранге Джона. Драбкин знаком пригласил арестованного занять место. Джон повернулся к детям, прижал к себе сначала маленькую Софи-Анканау, потом Билла-Токо. Яко он сказал:

— Будь настоящим помощником матери. Ты уже взрослый. Я на тебя надеюсь.

Яко кусал губы, чтобы удержать слезы, и молча кивал головой.

Наступила очередь прощаться с женой. Отбросив всю обретенную чукотскую сдержанность, Джон крепко прижал к себе Пыльмау и поцеловал в губы. Чукотские каюры из отряда Бычкова с изумлением наблюдали горькую сцену прощания.

Появился Кравченко. Он твердым шагом подошел к Джону и сказал:

— Надеюсь, что все выяснится и вы вернетесь обратно в Энмын.

— Спасибо, — ответил Джон. — Я тоже надеюсь на это.