Аритмия (СИ) - Джолос Анна

В памяти всплывает тот роковой вечер.

В спешке собранные вещи. Такси. Дорога в аэропорт. Столько тревожных мыслей. И все о Ней…

Звук входящего смс.

На экране высвечивается незнакомый номер. А потом я вижу фотографии, от которых мое сердце рвется на кровавые ошметки.

Даша, обнаженная, испуганная, сидит у дощатого забора, прямо на снегу.

Следующий снимок. Целует ботинки. Не по своей воле, о чем свидетельствуют случайно попавшие в кадр пальцы, сомкнувшиеся на ее шее.

Сообщения сыпятся одно за другим.

«Кринжово. Все, как ты любишь)».

«А если серьезно, она очень старалась».

«Ее извинения приняты».

Пелена перед глазами. Трясущиеся руки. Удушающая ярость и вскипевшая в жилах кровь…

Разворачиваю такси.

Что я чувствовал в тот момент, одному Богу известно. Меня колошматило так, что еле смог вернуться в квартиру за пистолетом. Обнаружить который, кстати, не удалось. Отец нашел и «конфисковал», как выяснилось позже.

Впрочем, мне было плевать. Я собирался забить Каримова до полусмерти голыми руками. Что, собственно, и сделал, как только удалось его отыскать.

— Ян…

Голос девчонки отрезвляет и возвращает меня в настоящее. А в настоящем мне нет места рядом с ней.

Хотел ли я начать все заново? Очень хотел… Во что бы то ни стало вернуть потерянное доверие. Заставить ее быть со мной. Доказать поступками, что она мне нужна. Что она — единственный человек, ради которого я способен на все.

Да, черт возьми, мне казалось, что я смогу вернуть ее. Казалось… Ровно до того момента, как я увидел те фотографии. До того момента, как возненавидел себя еще больше и ощутил это мерзкое чувство собственной ничтожности.

Не защитил. Не уберег. От подобной себе мрази.

— Ян, послушай. Мы очень за тебя переживаем…

Она что-то говорит, но я не слушаю. Просто смотрю на нее и понимаю, что сейчас передо мной уже не та моя Даша. Она больше не горит. Не улыбается… Такая хрупкая и сильная одновременно. Вот только сломленная и разбитая. Склеенная по осколкам.

Нежный подснежник, затоптанный моими ногами.

Ей никогда уже не стать прежней, и так хочется сказать «прости», но после всего, что было, настолько пустым и неподходящим кажется это слово…

— Не приходи сюда больше, Дарин, — перебиваю ее монолог.

Опять прогоняю. Жестоко, но другого выхода попросту нет. Это тупик, к сожалению. И света в конце тоннеля не предвидится.

— Не смей делать это снова! — срывается на рваный шепот.

— Уходи. Все кончено, — стискиваю челюсти до хруста. Так сильно, что скулы сводит.

— Не говори так, — в ее чистых как небо глазах блестят прозрачные слезы.

Вешаю трубку. Встаю.

Она плачет и кричит. Стучит в отчаянии по стеклу, а потом прижимает к нему свою ладонь.

Никогда не забуду этот ее взгляд. Так смотрят на тех, кто в очередной раз предал.

— Быстро ты, — отмечает Сердюк.

Ломать — не строить.

Молча убираю руки за спину. Возвращаемся в камеру. Все как в тумане…

Там по привычке оседаю на пол и подпираю спиной стену. В изнеможении прикрываю глаза.

Необъяснимая штука — душа. Не знаешь, где она находится, но знаешь каково это, когда она нестерпимо болит…

* * *

После нашей встречи становится только хуже. Во всех смыслах.

Меня мучают картинки с ее участием, ведь каждый взгляд, каждое движение настолько прочно засело в больной голове, что сутками стоит на репите, вынуждая чертово сердце кровоточить…

Клетка, в которой я вынужден находиться, угнетает и давит на мозг. Плюс ко всему, меня одолевает жуткая бессонница, и в один из дней случается то, чего не происходило уже много лет, — херова паническая атака, мать ее. Со всеми вытекающими.

Разогнавшийся до предела пульс. Нехватка кислорода. Одышка. Тремор. Головокружение и спутанность сознания.

Лежа на ледяном полу и пытаясь прийти в себя, я снова ее вижу. Так реалистично вижу…

Горько плачет. Стучит ладонью по стеклу. Искусанными губами произносит отчаянное: «Не смей делать это снова».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Прости, Дарин… Кажется, это единственное, чем я владею в совершенстве. Тут правда есть и другая сторона медали. Причиняя боль конкретно тебе, я и сам всегда страдаю. Этот механизм давно запущен. Слаженно работает, как часы.

«Надо же! У тебя есть сердце! Чувствую, как часто оно бьется… Ты сейчас напоминаешь живого человека, Абрамов! Но дай угадаю, тебе это совсем не нравится!»

Так и есть. Все изменилось с тех пор, как ты вдруг появилась в моей никчемной жизни.

Еще тогда, два с половиной года назад, отталкивая тебя, понимал: как раньше уже никогда не будет. Потому что размолотила своей искренностью мою броню в щепки и вытащила наружу то, что давно глубоко внутри покрылось горсткой пепла.

Шутка ли… Впервые за долгое время кто-то предпринял попытку принять меня таким, каков я есть. Только чем я тебя за это в порыве ревности возблагодарил? Да попросту уничтожил. Как ты и говорила, скинул в глубокую яму. Присыпал землей и бросил там погибать.

Себе снисходительно оставил право на воспоминания. В самые мрачные часы они возвращали меня туда, где я был счастлив. Они возвращали меня к тебе, Дарин. Представь, ощущая в груди смесь жгучей ненависти и злости, я все равно делал это. Непозволительно часто и долго думал о девочке, ставшей для меня особенной…

Вспоминал глаза, синие как море.

Улыбку, слепящую похлеще полуденного солнца.

Звонкий заливистый смех и развевающиеся на ветру волосы.

Обезоруживающее, честное «я тебя люблю», произнесенное на крыше ночного Питера.

Брошенное позже в порыве абсолютного обоюдного помешательства «мне так хорошо с тобой».

Это лишь малая часть того, что мне дорого. Того, что удалось сохранить. Впечатать намертво.

Ты жила во мне все эти годы. Хотел я того или нет…

Сожалею о том, что встретила меня на своем пути. Сожалею о том, что у меня так и не получилось ответить тебе нормальной, здоровой взаимностью. Сожалею, что не вышло привязать тебя к себе навсегда. Не понимал тогда, что это, быть может, вообще единственное чего я хочу.

Упущен момент, но знаешь, Даш, самое страшное не это.

Самое страшное заключается в том, что отмотав пленку назад, я все равно не смог бы от тебя отказаться.

Прости, но ты не дала ни единого шанса…

* * *

Очередное заседание суда проходит как в тумане.

Представление. Разъяснения. Допрос. Зачитывание результатов исследований, проведенных экспертами. Осмотр улик, вопросы относительно рассматриваемых доказательств.

Учитывая профессиональную деятельность Абрамова-старшего, все эти этапы я многократно наблюдал со стороны, однако главенствующая роль в этом театре абсурда мне отведена впервые.

И впечатления, скажу я вам, так себе…

Пока обвинение и защита ловко жонглируют номерами статей, я, как ни странно, сосредоточен на рефлексии. Прогоняю в памяти «знакомство» с Каримовым и всю последующую канитель, закрутившуюся недетской каруселью.

Самое стремное, что слушая выдрессированную отцом Арсеньеву, отвечающую на вопросы, связанные с выяснением причин моего аффекта, я вдруг понимаю, что по сути, ничем от Каримова не отличаюсь.

Вспоминается Лисицына, ставшая жертвой моего жестокого сценария. А заодно и ярость Беркута, в чьей шкуре я теперь оказался.

Перехватываю взгляд лучшего друга.

Спорим, ты думаешь о том же?

Вот и докажите, что параллели провожу неверные. Бумеранг, карма. Как хочешь это назови. В очередной раз убеждаюсь в том, что «случайности не случайны». Каждому однажды прилетает по хребту за содеянное. Только жаль, что попутно страдают невинные люди. Люди, которых мы целенаправленно затягиваем в эту трясину, действуя согласно выстроенному плану.

Я и ты, Руслан, — одинаковые. Это все равно что в зеркало смотреть.