Улыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

она получила не в Египте, его подарил ей отец, и это единственная память о нем. А еще один из тех редких моментов, когда мы видим, как глаза Катерины, обычно сияющие, наполняются слезами, и она замолкает. Мы также избегаем заводить разговор или даже упоминать о ребенке, которого она родила несколько месяцев назад и который, будучи сразу от нее отлучен, теперь навеки потерян, поскольку понимаем, что это может разбередить рану, еще открытую и лишь частично излеченную любовью, которую она вместе с молоком отдает Марии.

* * *

Июль 1451 года. Миновал еще один год. Миновал и мор, мы вернулись во Флоренцию, а главное, все остались живы, включая и мою мать монну Джованну. К тому же нас ожидает сюрприз. Маленький Никколо, мой незаконнорожденный сын и, следовательно, сводный брат Марии, тоже вернулся домой. Кормилица, монна Чиприана, более не в состоянии присматривать за ним, кроме того, период грудного вскармливания окончен, малыш подрос, он уже ходит и почти начал говорить. На нас он смотрит испуганно, потому что еще ни разу не видел, и тогда именно Катерина первой делает шаг ему навстречу, берет на ручки, шутит и смешит его.

Лена, хотя и знавшая о Никколо, поначалу растеряна, но потом безоговорочно принимает его в семью: красивый и ласковый мальчик, он сразу полюбит свою новую маму. Для моей матери его присутствие тоже не составляет проблемы: в каждой семье, даже у Медичи, есть свои бастарды. Это залог продолжения рода, добавляет она со свойственной ей деликатностью, никогда ведь не знаешь, решит ли провидение послать тебе благословенное дитя мужеского полу. И тут Лена, глядя на уже отлученного от груди Никколо, признается мне, что тревожится за будущее: что мы станем делать, когда Марии исполнится два года? Неужели Катерине придется вернуться к монне Джиневре? Не могли бы мы оставить ее у себя?

Сегодня в замок приехал молодой нотариус, некий сер Пьеро да Винчи. Я встретил его в лавке Веспасиано, когда небрежно пролистывал какие-то великолепно иллюминированные манускрипты, в том время как ему нужна была лишь скромная пачка писчей бумаги, в каких регулярно нуждаются нотариусы, при этом он уточнил, что сойдет и дешевая, попроще. Веспасиано вышел из себя и собирался уже вытолкать наглеца взашей: бумага в его лавке наилучшего качества, а за дешевкой пускай идет за угол, к Джанни Париджи. На первый взгляд дела у нотариуса не слишком-то хороши, да и по речи слышно, что живет в пригороде. Вымыт и выбрит совсем не чисто, худой, изнуренный, изо рта разит чесноком, красный лукко нотариуса висит мешком и слишком утянут поясом, на котором пенал для его верного пера. Ах да, лукко весьма потертый, даже с заплатами.

Он приветствует меня первым, со смиренным почтением склоняясь и предлагая свои услуги. Я бы в жизни не заговорил с деревенщиной, что по одному лишь факту принадлежности к Старшему цеху мнит себя хозяином нашего города. Из вежливости киваю ему в ответ, но он принимает это за позволение говорить. Рассказывает, что недавно вернулся из Пизы, живет неподалеку, а принимает, подобно другим молодым и бедным нотариусам, в Бадии. Узнав, что он из Винчи, я интересуюсь, знает ли он того-то и того-то, а он отвечает, что да, знает в Винчи, Совильяне, Эмполи и Черрето каждого: землевладельцев и управляющих, работников и ремесленников; и добавляет, что если уж он не знает их лично, то его старик, Антонио да Винчи, по сей день живущий в городке, точно с ними знаком. Возможно, этот молодой человек, несмотря на запах чеснока, как раз тот, кто мне нужен. У нас есть несколько имений в Винчи и Совильяне, хотя я даже не знаю, что они собой представляют, и уйма нерешенных дел по поводу арендной платы, налогов и межевания, сплошная скука. Здесь нужен человек молодой, начинающий и без особых претензий, поскольку известные мне именитые флорентийские нотариусы не опускаются до такой minimis, не самому же мне, рыцарю Кастеллани, туда ехать. Неплохо было бы справить нотариусу вместо оплаты новый лукко, не потратив при этом ни гроша, из остатков ткани, что лежат у меня в кладовой. Мне нравится одевать людей, словно новую кожу им даешь.

Я провел молодого человека к себе в кабинет на втором этаже, разложил перед ним на столе все бумаги и оставил изучать их в одиночестве, сам же иду в соседнюю комнату, чтобы отнести Лене и Катерине, кормящей Марию, чистую пеленку. Должно быть, я по неосторожности оставил дверь открытой, а нотариус, по неискоренимой привычке всех нотариусов лезть не в свое дело, заглянул внутрь, но, вернувшись через некоторое время, я вижу, что он сидит, вцепившись в подлокотники кресла, заметно взволнованный и бледный как полотно, словно привидение увидел. Весь вспотел, тяжело дышит, наверное, от жары. И говорит, запинаясь, что бумаги очень уж запутаны и что ему придется зайти еще пару раз, а уж потом отправиться в Винчи, чтобы уладить все вопросы. Что ж, проблемы в этом нет, спокойно отвечаю я, синьор нотариус может вернуться, когда пожелает.

Молодой человек прощается и неверной, вихляющей походкой сбегает по лестнице. Заинтригованный, я подхожу к окну поглядеть, как он выйдет на улицу. И вот он выходит. Похоже, его шатает, он едва не падает, но вместо того, чтобы вернуться в Бадию, направляется к реке, опирается на ограду и смотрит вверх, в направлении окон замка, потом хватается за голову и, кажется, плачет. Что это с ним приключилось? Доверия не внушает, возможно, я совершил ошибку, выбрав этого молодого нотариуса. Впрочем, посмотрим, вернется ли он в ближайшие дни. И я брезгливо сгоняю мошку, севшую на дамастовый рукав.

Ох уж эти пустые волнения мелких людишек, думаю я, глядя вслед развевающейся на ветру красной кляксе, что торопливо удаляется вверх по улице, быстро затерявшись в шумной многоликой толпе ремесленников, торговцев и простолюдинов. Подобно реке, текущей в сторону Палаццо и Бадии, они понемногу захватывают власть над нашим прекрасным городом. Какая пропасть разделяет суету улицы и покой моего кабинета! С полок на меня ободряюще поглядывают старые друзья – Вергилий, Цицерон, Юстин, Светоний, а из подвала доносится голос моего поэта – чарующий голос сирены.

Сладко наблюдать за бурей с берега, сладко наблюдать за битвой издалека, не подвергаясь опасности. Но нет ничего слаще, чем созерцать суету мира с высоты моего замка, из этого укрепленного храма, воздвигнутого мудростью древних, и видеть, как другие там, внизу, мечутся, понапрасну себя утруждая, плутают, пытаясь отыскать свой путь в