Криминальные сюжеты. Выпуск 1 - Эдмунд Бентли

С нетерпением я стал ждать вечера. Вечером я снова настроился на люксембургскую радиостанцию. Ее комментатор говорил особенно мелодичными интонациями. Я бросился переносить их на ноты. Из тридцати интонаций у меня вышло около десяти логичных и четких музыкальных фрагментов.

Так я изобрел теорию интонаций, ставшую основой идеальной системы создания музыки. Разговорный язык полон музыки. Надо лишь уметь ее отобрать.

Постепенно я стал понимать, что чем более глубокому чувству соответствует интонация, тем большее впечатление она производит, будучи записана нотами и исполнена инструментом или голосом. Я стал искать романтические, трагические и красивые чувства и пытаться, мобилизовав всю свою гениальность, выразить их словами, предложениями. Я сокращал интонации этих предложений и получал некий музыкальный фрагмент, к которому по подходящбй к сюжету мысли логике прилеплял другой фрагмент, затем еще один, повторял полученный мотив, поднимал его выше или опускал — экспериментировал вот таким образом.

Следующим этапом был анализ уже созданной музыки. К примеру, «Йестердэй» Биттлов. В порядке очередности: зов плюс упрек плюс меланхолическая жалоба плюс изобразительная речь автора («так было») плюс эмоциональный повтор речи автора (то же самое — более высокими нотами) плюс окончание интонации трагического повествования, — таким был бы первый фрагмент мелодии.

Теперь, слушая музыку, я невольно начал переводить ее на человеческий язык и напротив — слушая речь, начал переводить ее в музыку.

Однажды утром, когда я сочинял, пришла моя подруга. Она посмотрела на меня невидящим взглядом, послонялась по комнате и ушла.

Я в этот момент искал музыкальное соответствие словам «Я погиб», которые, едва только открыв дверь, произносятся преследуемым полицией человеком своей любовнице, либо же Наполеоном, когда тот узнает, что его генерал слишком поздно придет на помощь при Ватерлоо…

Словом, ситуация, затем произнесенная в этой ситуации интонация и идеальное переложение всего этого на музыку с подбором соответствующих инструментов (смотря по музыкальному жанру, по назначению), ритмики и числа нот. Затем вопрос «Что мне делать?..» Затем повтор этого вопроса на более низких нотах и вопль «Боже, Боже! Что мне делать? Что мне делать? Я погиб…»

Пока я сочинял музыку, моя подруга стояла под окном, а на другой день клялась, что не нашла меня в комнате. Только на пианино сидел дрозд. Выйдя на улицу, она через окно слышала пение дрозда. Может, и в самом деле я превратился в дрозда. Наверное, так. Ведь моя профессия сродни певчему дрозду. В ней очевидна роль величины Интеллектуального коэффициента. Кроме того, при воспитании слушателя очень важно, какие чувства мы пытаемся воссоздать. Поэтому Коэффициент доброты — это прекрасные чувства и провоцирование их в душах слушателей, поиск отличных интонаций и передача музыкальными средствами.

— Даже если вы и дрозд, все равно вы можете быть полезны бедным соотечественникам. В данном случае — ответив только на один вопрос, — Роберт рассмеялся и положил руку на массивные плечи композитора.

— Что ж, — рассмеялся и Домье. — Вопросы взрослых редко ставят меня в тупик. Спрашивайте…

— Не приходилось ли вам встречать в пивных Нобля лысого толстяка? — спросил Роберт.

— А как же, — лицо Домье застыло от внутреннего напряжения. — Приходилось. Он курит трубку, приглашал меня осмотреть его хозяйство. Сказал, что угостит свиными ножками, приготовленными по особому рецепту. Он разводит свиней. Их у него около двухсот.

— А где он живет? — спросила Мари-Луиза.

— Кажется, на седьмом километре по парижской дороге.

— Ну как? — подойдя, спросила певица, до этого работавшая со специалистом по мелизмам. — Ваш муж узнал, что хотел?

— Да, — ответила Мари-Луиза. — Только он мне не муж. Я не собираюсь замуж.

— Почему? — спросил Домье.

— Выходя замуж, девушка меняет внимание многих на безразличие одного, — сказал Роберт.

— Вы совершенно правы, — согласилась певица. — Гениально правы.

— Ваш муж, придя с работы, бросается к телевизору, не так ли? — спросил Роберт.

— Когда в хорошем настроении — рисует, — сказала певица. — Он рисует, а я готовлю ужин. Потом каждый из нас отгадывает, что у кого вышло.

Поболтав еще некоторое время, Роберт и Мари-Луиза покинули студию и зашагали к Эльмире, чтобы занять автомобиль и отправиться на поиски фермера.

Эльмира встретила их с энтузиазмом. Она была в хорошем настроении, так как получила главную роль в спектакле нобльской самодеятельной театральной труппы.

— Что ты чувствуешь, когда забываешь часть своего текста? — спросила Мари-Луиза, обходя Эльмирин «Оп-пель-Аксом».

— То же, что и тогда, когда Дик начинает смотреть на меня задумчивым взглядом, — ответила Эльмира.

— И что? — спросила Мари-Луиза.

— В определенных местах моего организма возникает волнение.

— Эх, ты мой сквернослов, — дернула Эльмиру за волосы Мари-Луиза. — А сколько времени продолжается ваш спектакль? Может, приду посмотреть.

— Раз на раз не приходится, — сказала Эльмира. — Когда два часа, когда час, а случается и еще короче. Актеры играют до последнего зрителя.

— Скажи, Эльмира, — обратился к ней Роберт, — это ты расколотила правое крыло?

— Я.

— Что сказал Дик?

— Ругательства пропустить? — поинтересовалась Эльмира.

— Разумеется.

— Ни слова.

— Да-a, ты неисправимый сквернослов! — Мари-Луиза села за руль, поцеловав Эльмиру на прощание.

— Чао, — помахал Роберт.

На седьмом километре Мари-Луиза перестроилась вправо. Стало накрапывать, и она включила стеклоочистители. Пейзаж брал за живое: буйный чертополох вдоль Дорожки, извивающаяся лента ручья, ивы над водой, а У дороги огромный дуб, широкий, как секвойя. Здесь Мари-Луиза остановилась, и они вышли из машины.

Влажный пейзаж был неподделен, как неоскверненное разумом слово. Запах побелевшей на солнце ржи, тишина, дрема густой летней красоты. В кустах тайно перешептываются птички. Мощный дуб смачивает носовой платок. А они стоят под ним, и сизо-желтоватая татуировка радуги уже вспыхнула на небе Нобля, нежное чувство, словно хрупкий анемон овладело ими, и Мари-Луиза сказала:

— Хочешь, я принесу тебе бесконечность, чтобы ты никогда из нее не вернулся… Природа, как и христианство, мощный источник духовности, опора жертвенной жизни…

Она взглянула на Роберта своими огромными глазами, слабый луч дрожал под ее ресницами, и Роберт уже стал проклинать непостоянство своего сердца. «Сердце, не рвись назад. Дозволь мне до конца остаться джентльменом!» — уговаривал он себя.