Жемчуг проклятых - Маргарет Брентон

Один из деревянных пеликанов сбился с пути и со стуком врезался в каминную полку, но Уильям не обернулся на шум. Для джентльмена тринадцати лет от роду было бы постыдно не только возиться со своим трехлетним братишкой, но даже замечать его присутствие. Но Джеймсу как-то сразу стало скучно. Оставив животных на милость гневного Бога, он подошел к брату и помахал рукой над тетрадный листом. Уильям отскочил так, что опрокинул чернильницу. Пришлось помахать еще раз.

Уильям во все глаза таращился на тетрадь, где вместо неряшливых букв вперемешку с кляксами виднелись ровные строчки. Да еще и без единой ошибки.

— Как ты это делаешь? — прошептал он.

Джеймс отвечал, что не знает, оно само получается.

— Ух ты! Слушай, а ты можешь вообще все за меня написать? — пьянея от своей наглости, спросил Уильям.

Джеймс отвечал, что не может, потому что не умеет писать.

Зато он может прогнать чудище, которое толкало Уильяма под локоть.

Чудищем оказался лаббер, завсегдатай старинных аббатств, гоблин, который пожирает запасы в кладовых и пакостит по мелочам. Хозяевам усадьбы он достался в наследство от бывших насельников Линден-эбби. Заплывшая жиром тварь, белесая, как мучной червь, оказалась на удивление прыткой. Два месяца мальчики выслеживали лаббера по всей усадьбе, пока не загнали в погреб, где вымотанный погоней гоблин принял свою видимую форму, после чего Уильям схватил его за уши-трубочки, хорошенько вздул и выбросил в пруд.

Когда Джеймс подрос и сменил платьице на мужские штаны, дело пошло быстрее. От зари до темна мальчик сидел в библиотеке, где в необозримых высях терялись полки с книгами. Водились здесь и переписанные от руки пергаменты, и бестиарии, населенные причудливыми тварями, и пособия по вызову демонов и ведению с ними успешных переговоров.

Второй граф Линден, прозванный «Грамотеем», увлекался алхимией и оккультными науками и начал сотнями покупать книги еще в те времена, когда библиотеки аристократов ограничивались Библией и молитвенником.

Джеймс был благодарен второму графу, пускай тот и не был его предком. И лорду Линдену был признателен настолько, что решил не надоедать ему своим присутствием. Со временем к младшему сыну пришло понимание, что нет таких поступков, таких подвигов и свершений, которые расположили бы к нему лорда Линдена. Держаться от графа подальше — лучшая плата за благодеяния. Вместо того, чтобы завоевывать его сердце, Джеймс бросил все свои силы на учение.

Уильяма мало интересовали книги, зато его интересовал Джеймс. Раз и навсегда решив, что в младшем брате сосредоточено все волшебство мира, и скучно с ним никогда не будет, он не отпускал от себя мальчика. Несмотря на разницу в возрасте, Уильям держался с братом на равных, поверял его во все свои секреты, не исключая амурных.

И лишь один вопрос приводил его в замешательство…

2.

— Между прочим, я мог бы держать тот пюпитр еще долго, — сказал Джеймс, небрежно кивая на подарок, который Агнесс забыла на столе.

— А что вы при этом почувствовали? — заинтересовался мистер Хант. — Боль?

— Нет.

Не в его правилах было откровенничать, тем более с врагом, но даже при желании он не смог бы описать это чувство. Ближе всего к нему был страх, сродни тому, что подгоняет животных во время лесного пожара.

— У вас занятная физиология, сэр, как, впрочем, и у других полукровок. Будет крайне любопытно изучить ее в анатомическом театре.

— Вы рассчитываете, что я завещаю свое тело науке?

— Вашего позволения не потребуется. После вашей смерти оно будет передано в Королевский колледж хирургов, так же как и тела висельников и бродяг. Это один из параграфов нашего билля, который будет вскорости представлен парламенту.

— «Билль о полукровках фейри»? И вам поверят?

— А это смотря как преподнести аргумент, милейший сэр, — в тон ему отвечал Хант. — Наши современники уже утратили набожность, воспламенявшую костры, на которых корчились ведьмы и колдуны. Колдовства нынче боятся разве что полуграмотные крестьяне — к слову, многие из них получили право голоса после недавней реформы. Господа более образованные опасаются иных материй. Например, деградации. Смешения крови с иными, более варварскими расами. Как это сделала ваша мать.

3.

Хотя Уильяма, как и Джеймса, вскормила Элспет Крэгмор, старший сын лучше помнил леди Абигайль Линден. На момент ее то ли смерти, то ли исчезновения ему исполнилось десять лет, а Джеймсу всего лишь неделя. Какая она была, жадно спрашивал младший.

Но Уильям, и без того плохой рассказчик, сразу краснел и умолкал. Говорил только, что она была красивая. Очень красивая и очень странная. То целый день бродила среди холмов, то неделями не выходила из своих покоев. И лишь однажды, залпом выпив бутылку бренди, Уильям признался, что прокрался к ней в покои и притаился за гардиной — захотелось узнать, что же мать делает одна. Графиня сидела перед камином, на коленях у нее лежал венок, от которого она оторвала лист и бросила в пламя. Когда листок вспыхнул, она тихонько засмеялась и осела в кресле. Незваный гость едва не завопил. Уж очень испугался, что она упала в обморок или того хуже — умерла. Но она была жива, только в глубоком трансе. Глаза закрыты, на губах трепещет улыбка, грудь под тонким шелком сорочки вздымается от дыхания, становящегося все более прерывистым. А потом мать застонала, скрюченным пальцами комкая подол сорочки, поднимая его все выше… а потом Уильям опрометью выбежал из спальни.

Этим сведения о матери ограничивались. Даже Элспет прикусывала язык, когда молочный сын подступался к ней с расспросами. О том же, чтобы упомянуть леди Абигайль в присутствии графа, не могло быть и речи. Когда жены не стало, он сжег ее портреты.

Должно быть, он любил графиню так пылко, что любовь выкипела из его сердца до последней капли, и всем тем особам, что подступались к нестарому еще вдовцу, доставался осадок — высокомерие, равнодушие, скука, все то, что прежде таилось на дне, чтобы не оскорблять своим видом красавицу Абигайль. Для нее граф сцеживал прозрачную воду, но Абигайль сочла ее слишком пресной. А кроме Абигайль никто был ему не нужен.

Когда истек срок траура, в Линден-эбби наперегонки понеслись дворяне, чьих дочерей не разобрали за три лондонских Сезона, вдовы в скрипучих шелках и в огромных тюрбанах, задевавших притолоку в гостиной, и несколько весьма самонадеянных купцов, предлагавших графу «союз короны и короба». Но лорд Линден не спешил украсить чью-нибудь прелестную головку золотыми земляничными листьями. К женскому полу он относил безучастно. Даже когда племянница Эверина пустилась в бега с каким-то валлийским шаромыжником, дядюшка со скучающей миной вычеркнул ее из завещания и продолжил прерванную беседу о кормовой свекле. Однако та беседа имела неожиданные последствия, поскольку к ее концу у графа появились сомнения в честности своего управляющего. Проверка отчетов подтвердила худшие опасения графа: управляющий Слоутон занялся спекуляцией и был рассчитан с позором.