Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права - Алексей Владимирович Вдовин

и чувствительной натуры Квитка еще чаще прибегает к несобственно-прямой мысли и прямой мысли. Вот, например, как описана невозможность уснуть и многочисленные руминации героини:

Вот с такою-то мыслью легла Маруся… Так что ж? И сон ее не берет! То и дело, что думает… да не об Василе, где-то уж! Она его и знать не хочет… Да и на что он ей?.. Он уж, верно, сговорен; ведь же и платок у него, что из кармана вынимал, то уже не мужской, а совсем девичий, и уже, верно, это она ему подарила!.. Да он невесел и на свадьбе был… Это верно оттого, что скучал по своей голубке… И после этого, чтоб я еще об нем думала! Как бы не так!.. Он себе и сидел, как будто один в лесу, ни на кого и не смотрел… (тут она вздохнула и продолжала думать) и меня затрогал теми орехами, лишь бы то уже… так!805

От з такою думкою лягла Маруся. Та що ж? і сон її не бере. Те й діло, що дума… та не об Василеві, де то вже! Вона його і знати не хоче… Та й нащо їй він… «Він досі вже посватаний; адже і хусточка у нього, що з кишені виньмав, то не хлоп’яча, а притьмом дівоча, і вже, вірно, вона йому подарувала… та він же невеселий на весіллі був… ото, мабуть, скучав за своєю голубкою… та ще щоб я об ньому думала? Як би не так! Він собі і сидів, неначе один у лісі, ні на кого і не дививсь…» Далі здохнула і дума: «і мене заняв тими горіхами, аби б то вже так!..»806

Внутренние размышления Маруси продолжаются еще на полстраницы, равно как и в нескольких других фрагментах Квитка испытывает терпение читателя, неожиданно для той эпохи злоупотребляя длиной несобственно-прямой мысли. Ее структура здесь идентична описанной выше: инициальные маркеры смены режима (слова «мысли» и «думает»), а затем вереница укороченных вопросительных и восклицательных предложений. (В этом пассаже встретился лишь один украинизм.)

На этот раз приведенный для сравнения украинский оригинал демонстрирует почти буквализм и точность Квитки в переводе на русский. Присутствует в оригинале и несобственно-прямая мысль, однако ее начало и конец четко маркированы кавычками, обозначающими включение прямой мысли героини. В русской версии Квитка (или редактор журнала П. А. Плетнев) от кавычек отказался, усилив звучание несобственно-прямой мысли807.

Чтобы показать, что Квитка, в отличие от Григоровича, одинаково легко и виртуозно передает и мысли, и ощущения, приведем еще одну обширную цитату:

– Вот так же… вот так… вот так же! – приговаривал Василь, целуя ее раз по пяти, не отдыхая, да опять вновь за то ж… И потом уже не может и слова вымолвить… А Маруся лежит у него на руках, и сама себя не помнит, в раю ли она или где? Так ей хорошо было! Что-то хочет сказать и слова не может выговорить; хочет от него вырваться, так будто прикована к Василевой шее; хочет зажмуриться, так глаза против ее воли так и засматривают Василю в глаза, что как уголья на огне пылают; хочет от него отвернуться, а и сама не чувствует, как прижимается к нему… А он!.. Он только рассматривает ее, как будто ест ее глазами. Забыл весь свет. Хотя бы ему тут из пушек стреляли, хотя бы кто его ни звал, ничем бы не уважил, только что смотрит на свою Марусеньку, держа ее на руках своих808.

– Отак же… отак… отак же!.. – приговорював Василь, цілуючи її раз п’ять не віддихаючи, та вп’ять знову за те ж… та аж вже не зміг і слова промовити… А Маруся лежить у нього на руках і сама себе не тямить, чи вона у раю, чи вона де? Так їй хороше було! Хоче щось сказати — і слова не промовить, хоче від нього вирватися, так неначе прикована до Василевої шиї; хоче зажмуритись, так очі, против її волі, так і зазирають у Василеві очі, що, як угілля на вогні, палають, хоче від нього відвернутись, а й сама не зна, як горнеться до нього… А він?.. Він тільки розгляда її, неначе їсть її очима; забув увесь світ; хоч би йому тут з пушок палити, хоч би хто його не кликав, нічим би не вважив, тільки що розгляда свою Марусеньку, держачи її на своїх руках809.

Примечательно, что Квитка переключает режим через выражение «не помнить себя», передавая смешанность ощущений Маруси и сложный комплекс беззаветной страсти и в то же время легкого страха от возможного соскальзывания в интимную близость. Столь же легко в последних предложениях через фокализацию героини подается и фокализация Василя – двойное преломление субъективности.

Не умножая примеры подобной техники из текстов Квитки810, подчеркнем, что сложные стратегии автоперевода и создания как гибридного дискурса, так и крестьянской субъективности в его текстах еще потребуют скрупулезного изучения811. Однако уже сейчас можно констатировать, что, несмотря на архаичную идилличность их жанрового модуса, нарративная техника и голос Основьяненко в литературном контексте выглядели далеко не так традиционно, как считают многие исследователи, и предлагали новые формы и модели для конструирования крестьянских субъектов.

Марко Вовчок: сказ и фиктивные автобиографии крестьянок

Мария Вилинская (в первом замужестве Маркович) не была первой женщиной, кто начал писать о крестьянах (первыми были Е. Авдеева и М. Корсини), однако именно ее рассказы об украинских и русских крестьянах сыграли важную роль в развитии жанра до 1861 г. Первый сборник украинских рассказов Маркович, «Народнi оповiдання», вышел в 1858 г. в Петербурге в типографии П. Кулиша под псевдонимом Марко Вовчок812 и стал литературной и даже политической сенсацией. Одиннадцать рассказов, в большинстве своем написанных от первого лица в жанре импровизированных устных рассказов женщин о своей тяжелой доле, представляли разные типы семейных и сословных конфликтов в разные периоды истории Украины, как правило, выдвигая в центр женскую субъектность и субъективность. Быстрая популярность Маркович не только ввела ее в круг петербургской украинской диаспоры (через покровительство Шевченко), но и позволила уверенно выйти на широкое российское литературное поле. Это стало возможным в том числе благодаря протекции Тургенева, который редактировал перевод «Украинских народных рассказов» на русский язык в 1859 г. В 1858–1861 гг. рассказы писательницы публикуются в западнических и славянофильских, либеральных и умеренно-консервативных толстых журналах –