Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Стремительное развитие событий в Европе наводило многих на мысль, что и Японии пора переходить от многозначительных заявлений к активному осуществлению экспансии в Азии, пока ее не опередили другие державы, прежде всего США. При всей склонности «загребать жар чужими руками» – именно так выглядели уступки со стороны Голландской Индии и Французского Индокитая, которые стали возможны только в результате разгрома их метрополий Германией, – Арита ничуть не возражал против экспансии. Более того, он не был и противником союза с Германией и Италией, только желал придать ему исключительно политический, а не военный характер, что в любую минуту оставляло бы возможность «запасного выхода». Поэтому его вполне устраивал Антикомин терновский пакт. Но тут возникала другая проблема, уже сугубо личного характера: за свое пристрастие к «дипломатии разведенной туши», загнавшей японскую внешнюю политику в тупик в августе-сентябре 1939 г, министр полностью утратил доверие армии и влиятельных «обновленческих» кругов и не мог рассчитывать на их поддержку, какую бы линию ни проводил. Не доверяли «хамелеону» и в Берлине. Кроме того, антисоветские настроения Арита явно шли вразрез с набиравшей силу кампанией за нормализацию отношений с Москвой, необходимость которой, особенно перед лицом растущего антагонизма со стороны Лондона и Вашингтона, становилась все более очевидной.

Еще в апреле Коноэ собирался отправиться с полуофициальной миссией в Москву, Берлин и Рим, но это вызвало нервную реакцию не только Арита, но и Сайондзи, поэтому вояж не состоялся. Масла в огонь подлило желание принца взять с собой в качестве советника Сиратори, который как раз в эти месяцы во всеуслышание говорил о «пределах неучастия» и осуждал выжидательную позицию правительства, из-за которой Япония может остаться в стороне от плодов победы, включая азиатские и тихоокеанские колонии поверженных стран. Война с «англо-американо-французской демократией и либерализмом» уже идет на деле, и не надо притворяться, что мы в ней Fie участвуем, – вот лейтмотив его выступлений. В такой мемент великая держава Fie может быть нейтральной, даже если формально и не находится в состоянии войны. События развивались быстрее, чем писались статьи и выходили журналы, поэтому Сиратори открыто заявлял, что время «разведенной туши» прошло, что наступило время действовать, заключать союз с Германией и СССР и идти на юг, в Индокитай и Голландскую Индию.[499] При этом он недвусмысленно намекал, что залогом успешной реализации экспансионистской программы является смена кабинета и руководства МИД, на первых ролях в котором он, конечно, видел самого себя.

Судьбу кабинета Ёнаи и, соответственно, дипломатии Арита решили две проблемы – проект «новой структуры», радикального социально-политического переустройства страны на авторитарных началах,[500] и военно-политический союз с Германией и Италией. Сторонники авторитарных внутриполитических реформ (роспуск существующих политических партий, профсоюзов, общественных организаций с последующим объединением их в массовое националистическое Движение под лозунгом «помощи трону» и «всеобщей мобилизации нации», окончательное лишение парламента каких-либо полномочий, унификация идеологии, тотальный контроль над средствами массовой информации и системой образования и т.д.) одновременно выступали за «активную», т.е. экспансионистскую внешнюю политику, в то время как правительство в обоих случаях не спешило действовать.

Коноэ, главный кандидат в премьеры, брался реализовать оба проекта: он не только заявил о намерении всецело посвятить себя созданию «новой структуры», проект которой был разработан в его ближайшем окружении, но и высказывался в пользу союза трех держав.[501] Таким образом, внешняя политика неразрывно переплеталась с внутренней. Как стало известно только после войны, наиболее активные сторонники «новой структуры» и альянса с «осью» в течение всей первой половины 1940 г. без излишней огласки регулярно собирались в одном из токийских ресторанов для обсуждения ситуации в стране и координации своих действий, в том числе по формированию прогерманского общественного мнения. В их числе были уже хорошо знакомые нам Накано, Кухара, Сиратори, Осима (генерал-посол взялся за кисть и написал несколько статей для влиятельного журнала «Бунгэй сюндзю»), а также один из руководителей газетного концерна «Асахи» Огата Такэтора, близкий друг Накано, и дуайен националистической журналистики Токутоми Сохо. Сиратори, Осима, Кухара, Накано были частыми гостями германского посольства, где с ними охотно общался личный друг посла Рихард Зорге, однако утверждения, что они получали оттуда субсидии на ведение прогерманской пропаганды, ничем не доказаны.

25 июня военный министр Хата произнес ставшую крылатой фразу: «Используем золотой шанс и не позволим никому встать на нашем пути!» В быту ее переделали: «Не опоздать на автобус!» Очередное заявление Арита 29 июня было встречено армией, прессой и большинством полигиков с явным неодобрением, которое, впрочем, относилось не столько к его содержанию, сколько лично к министру, ставшему одиозной фигурой. С наступлением нового месяца напряжение все увеличивалось. 3 июля руководители военного министерства и Генерального штаба утвердили проект основ национальной политики, разработанный в предыдущем месяце, с ориентацией на «южный вариант» экспансии и на союз с Германией. Италией и (с ограничениями) с СССР.[502] Отказ кабинета принять проект автоматически привел бы к отставке военного министра и правительственному кризису, поскольку назначение военного министра относилось к прерогативам армии, а не премьера. В первых числах июля фракции партии Сэйюкай во главе с Кухара, Накадзима и Хатояма заявили о скором самороспуске, для того чтобы дружно влиться в «новую структуру», как только она будет создана. 5 июля была арестована группа террористов, планировавших убийства премьера Ёнаи, министра двора Мацудайра, финансового магната Икэда и других «умеренных». 7 июля на пресс-конференции в Каруидзава Коноэ заявил, что движение за «новую структуру» и явственно обозначившийся кризис власти никак не связаны друг с другом, но все понимали, что это делается только для «спасения лица» и что принц уже примерился к креслу премьера. 8 июля военный вице-министр генерал Анами заявил маркизу Кидо (который 1 июня занял пост лорда-хранителя печати, т.е. фактически главного политического советника императора), что, по мнению армии, кабинет Ёнаи не пригоден для насущно необходимых переговоров с Германией и Италией и что желательно назначение Коноэ премьером.[503] Были предприняты робкие шаги по оживлению переговоров с Германией и Италией, где в это время находилась специальная миссия во главе с бывшим министром иностранных дел Сато, но это уже не могло изменить ход событий.

16 июля военный министр Хата подал в отставку. Армия, как и следовало ожидать, отказалась рекомендовать преемника в существующее правительство, выразив недоверие его курсу. Кабинет Ёнаи пал. Новым премьером, как и следовало ожидать, стал Коноэ. Эпоха «разведенной туши» кончилась. Начиналось «чрезвычайное время».

Мацуока спешит на автобус

18 июля новый премьер назвал фамилии главных министров. В министерстве иностранных дел водворился президент Южно-Маньчжурской железной дороги, Мацуока Ёсукэ, человек с колоссальными политическими амбициями. Уходя с дипломатической службы двумя десятилетиями ранее, он горделиво сказал: «Когда-нибудь я вернусь министром».[504] Военное министерство возглавил генерал-лейтенант Тодзио Хидэки, возвращенный из опалы, в которой оказался после воинственной антисоветской речи, вызвавшей дипломатический скандал в конце ноября 1938 г. Морским министром остался адмирал Ёсида Дзэнго, занимавший этот пост в кабинетах Абэ и Ёнаи. 19 июля в резиденции Коноэ состоялось их первое совещание, на котором был в общих чертах определен политический курс нового правительства.[505] Одновременно началось интенсивное формирование организационного и политического костяка «новой структуры», но эту тему мы оставляем в стороне.

Когда падение кабинета Ёнаи было уже сочтено предрешенным делом, в прессе и среди иностранных дипломатов начались оживленные спекуляции на тему, кто станет преемником Арита. Наиболее вероятными кандидатами считались Сиратори и Мацуока. Коноэ остановил свой выбор на втором. Почему? При всей склонности к радикализму в теории принц тем не менее был типичным представителем традиционного японского истеблишмента, придававшим большее значение происхождению, возрасту и «имиджу», нежели способностям и энергии. В активе Мацуока был женевский «триумф» января 1933 г., когда японская делегация, недовольная единодушным осуждением ее политики в Маньчжурии, демонстративно покинула сессию Лиги Наций, многолетняя служба в системе ЮМЖД, обширные связи в деловых и националистических кругах, полдюжины популярных книг и брошюр, в том числе об Антикоминтерновском пакте. Иными словами, он выглядел вполне респектабельно, а кроме того, был знакомым Коноэ еще со времени Парижской мирной конференции. Сиратори же, при всех талантах и связях, имел устойчивую репутацию «неуправляемого» и «возмутителя спокойствия», а потому казался гораздо более подозрительным, чем демагог и прожектер Мацуока. Кроме того, последний был на семь лет старше, а в Японии при прочих равных условиях из нескольких кандидатов редко выбирают того, который моложе.