Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе

говорили о возвращении Виталия. Ты сказала: он вернулся добровольно, никто его к этому не принуждал, никто его не побеждал, и этим, добрая душа, хотела оказать ему честь. А я возразила: нее равно, кому оказывать честь, ведь мать и сын — одно целое. И этим я уклонилась от вопроса, который меня терзает. Марго, — от вопроса, не выдвигаю ли я и против него ложные обвинения, или же, быть может, он и в самом деле вернулся с не совсем чистыми намерениями — не только для того, чтобы вместо брата вести дела в Родинке.

Бабушка исподлобья взглянула на меня своими близорукими глазами, словно ожидая от меня ответа. Медленно, очень медленно она повторяла свой вопрос:

— Зачем он вернулся?

Но ответа дожидаться не стала, а, мягко ступая, вышла из комнаты.

Я быстро задула лампу, мне казалось, что сейчас она снова вернется.

Вот только уснуть мне удалось не скоро. Я впадала в полудрему и тут же вздрагивала: мне чудилось, будто бабушка наклоняет надо мной свое лицо, смотрит исподлобья — и улыбается.

Эта улыбка — здесь, в комнате, бабушка ни разу не улыбнулась — не давала мне заснуть, она витала надо мной как призрак, который бабушка забыла взять с собой.

Только теперь я вспомнила, что она закрыла мое окно, отделив меня от летней ночи и ее свежести.

Я поднялась и открыла его, давая призраку бабушки ускользнуть от меня.

Визит

Прибывшая почта уже в ближайшие дни явилась причиной маленькой драмы. Виталий, переписывавшийся с братом по делу Татьяны — по делу о предстоящем бракоразводном процессе, — получил письмо и очень хотел, чтобы его ответ Димитрию на этот раз сопровождался посланием самой Татьяны. Этот вопрос обсуждался наверху, в «гнезде», чтобы бабушка ни о чем не проведала. Но Татьяна отказывалась писать письмо. Она боялась этого, как огня.

— Но ты ведь такая умница в практических делах! Все понимаешь, все делаешь как надо! — Виталий безуспешно пытался переубедить обычно уступчивую Татьяну. — Это же никуда не годится, что Димитрий узнает о здешних делах только от меня. А кому же еще с ним переписываться — Ксении, которая ни разу его не видела, или Хедвиг, которая видела его, только когда он был у нее в гостях в Киеве?.. Но именно сейчас в его рассуждениях о деловых вопросах возникает такой милый, вопросительный тон…

Татьяна сидела за столом, на котором стояла большая стеклянная чернильница и лежал, соблазнительно белея, лист самой красивой бумаги, какой только можно было найти в доме.

— Раз в жизни я попыталась написать Димитрию деловое письмо, но только окончательно все испортила! — упрямо повторяла она, и выражение ее бровей становилось все отчаяннее. — Это было в Москве, когда эта мука только начиналась. Мне хотелось о многом расспросить Димитрия, самой о многом рассказать ему, о своей любви — о его любви к ней. Но каждый раз, когда я собиралась начать, все растворялось, будто слезы стирали не только буквы, но и мысли в голове. Но я решила рассказать обо всем, ясно изложить на бумаге — и написала. Ах, сколько ночей сочиняла я это письмо, фразу за фразой, мучительно подыскивая верные слова, — он должен был понять меня. Но когда я, несчастная, снова не смогла ничего объяснить ему и быстро прочитала написанное, — Татьяна крепко обхватила голову белыми, крепкими материнскими руками, — он рассмеялся, он смеялся издевательски. Расчетливой артисткой назвал он меня, читающей лживый придуманный текст и ничего не знающей о подлинной, несочиненной страсти… — Она опустила руки и со спокойной решимостью положила их на чистый лист бумаги. — Нет, ни за что на свете! Я совершила ошибку, написав письмо, сделав предназначенное ему одному. Ему предназначено выражать самые возвышенные, самые человечные чувства. Я же буду записывать только цифры, доходы и расходы, то, что приносит жизнь. Я больше не могу писать слова, идущие от сердца.

Когда мы разошлись, так ничего и не добившись, я решила сама написать Димитрию, рассказать ему о Татьяне, о детях, обо всем, что здесь происходит и что так прочно и неискоренимо связано с ним.

Доверчиво прижавшись ко мне, Ксения проводила меня до моей комнаты.

— Знаешь, как мне представили Димитрия? — спросила она. — Это было так: однажды ночью мы с Евдоксией, сдвинув кровати, о чем-то шептались; взяв меня за голову, Евдоксия сказала: «У нас есть еще брат, но ты не можешь его увидеть… Его зовут Димитрий, он ушел от нас… Одни считают, ушел, потому что встретил на своем пути красоту, другие — потому что совершил дурной поступок. Но как бы там ни было, будь уверена: он еще вернется, и ты сможешь его увидеть. Ибо красота осталась здесь, у нас, и она тем более понадобится ему, когда он осознает содеянное зло и увидит окружающее его уродство. Две сестры остались здесь у него — его жена и я». Так благодаря Евдоксии я познакомилась с Димитрием. Но я считаю: ему нельзя возвращаться! — решительно закончила Ксения.

Однажды воскресным утром произошло следующее. Большую часть прислуги отослали в отдаленное село с церковью. Иногда с ними уезжала и Татьяна, но на сей раз она осталась.

Осталась дома и бабушка. Несмотря на свою подагру в ногах, по большим праздникам она еще появлялась в церквушке, но обычно не упускала случая призвать к себе попа, который всякий раз оказывался в роли паствы и не покидал дом без весьма основательных поучений и назиданий.

Да и от «несчастья», которое настигло молодого попа и о котором мне тонко намекнула Макарова, удалось избавиться не только с Божьей, но и с весьма существенной бабушкиной помощью.

Я еще сидела над письмом к Димитрию, когда послышались щелчки кнута и скрип колес по гравию. Захлопали двери, раздались приветствия — слишком громкие, сопровождаемые смехом, такими они всегда кажутся человеку со стороны; во дворе медленно водили взад и вперед взмыленных лошадей, запряженных в маленький элегантный кабриолет.

Чуть позже вбежала разгоряченная Хедвиг, бросила на пол свои вещи.

— Визит! — возвестила она с загадочным выражением лица. — Да еще какой! Мы столкнулись в пути: она ехала из церкви, я из Красавицы… Советую: сходи посмотри!

Когда я вошла в залу, рядом с бабушкой на штофном диване сидела молодая дама. На круглом столике перед ними лежало пирожное и стояло вино.

Не могу вот так сразу сказать, была ли эта женщина действительно такой красивой, как мне показалось, — она была воплощением счастья. Мягкие волосы, удивительно естественным образом собранные в узел и