Новеллы моей жизни. Том 2 - Наталья Сац

Хвалили нас на нескольких языках. Неожиданно на сцене появился Норрис Хоутон, знаменитый американский режиссер. Он дважды приезжал в Москву, написал две интересные книги: «Московские репетиции» и «Повторные гастроли». С тех пор прошло немало времени. Хоутон не знал, жива ли я, и специально прилетел в Канаду, чтобы убедиться, что «моя звезда не погасла». Обнимая артистов и меня, он повторял: «Невероятно! Вы не только не умерли, вы продолжаете расти как режиссер!»

Однако мне предстояло лететь в Оттаву и Торонто. Разлука с «Одуванчиком» прошла без печали. Разноязычные дети явно понимали только отдельные эпизоды нашего спектакля «Опера об опере» (лай человека-собаки Джека, храп королевы и т. п.). Кроме поп-музыки, другой они не знали, приучить их к нашим мелодиям не было времени. Это заставило меня поразмышлять о перестройке репертуара в дальнейшем: очевидно, зарубежным ребятам надо показывать спектакли, более насыщенные понятным для всех действием, тогда и музыка станет «сама по себе» проникать в душу. Кроме того, нельзя ограничиваться вступительными словами, надо быть с детьми весь спектакль, давать краткие пояснения по ходу действия… Эти мысли налетали беспорядочно, и все же в городе, который сперва показался малолюдным и равнодушным, мы чувствовали себя совсем по-другому. Наш генеральный консул и его очаровательная жена не только констатировали, что о нас «заговорили», но после концертов в консерватории представили нас журналистам. Выступила я по-французски с беседой по телевидению. Чудесную статью о нашем театре написал уважаемый в Монреале критик — после длительного разговора со мной. В статье меня насмешила фраза: «Она пришла вялая, явно измученная делами и сомнениями, но когда заговорила о своем театре, то словно невидимая рука окропила ее живой водой — она вскочила с места, пела, подбегала к роялю, и блеск ее глаз стал магнетическим». Ну как бы я уехала с нормальным успехом, что я, ненормальная, что ли?!

Если ты артист и любишь свое дело, непременно начинаешь излучать свой сокровенный свет. Верно? Однако можно было и посмеяться над собой. Некое общество туристов в лице своего уважаемого председателя пригласило меня на шикарный ужин в лучший отель города. На таких ужинах мне невыносимо скучно. Пить не умею, с первой же рюмки клонит в сон, да и не люблю. Говорить о деле днем за стаканом чая куда лучше. Все же решила принять приглашение и, конечно, идти в сопровождении Ю. Н. Бирюкова, молодого, импозантного, знатока английского и французского, с которым у меня были простые добрые отношения. Идти было недалеко, но ясно, «роковой для каждой женщины» вопрос — что надеть — заставил Юру минут двадцать поворчать. Я не обиделась — за дело! Но мозги уже устали. Поковыляла за Юрой безрадостно и вдруг — остановка: «Юрочка, у меня, кажется… паралич. Невыносимо болят ноги».

В противовес мне Юра любит ужины с разговорами, к тому же отель, где нас ждут, в двух шагах. С некоторой, впрочем, едва заметной досадой Юра осматривает меня с головы до ног и весело всплескивает руками: «Да вы посмотрите на свои туфли!» Я злюсь: «Что за дурацкий смех, когда мне больно!» Однако наклоняюсь к своим ногам… Лакированная и замшевая туфли, и обе — на правую ногу. Юра сажает меня на уличную тумбу и бежит в мой номер, чтобы принести нужную туфлю.

…Накануне отъезда явились ко мне наши артисты Генрих Григорьев, Геннадий Пискунов и Валентин Тучинский, — такие тихие, ласковые. Что с ними? Оказывается, преподаватель консерватории баритон Аллан Файн пригласил их в гости, но с условием, что они явятся со мной.

— Вы же сами советовали изучать местные нравы! Хоть раз позвольте в гости сходить вместе с вами! Уговорили.

Невысокий, худощавый, носатый баритон что-то жарит в своей небольшой, под самой крышей расположенной, квартирке. Откупоривает бутылки. Вместе с ним суетятся две молоденькие ученицы. Зачем мы понадобились, понять было нетрудно: собрался на гастроли в Москву, но его… пока не приглашают, вся надежда на меня… Нда…

В комнате с красно-зелеными торшерами сидят в креслах незнакомые мне люди. Места в комнате мало, все вытеснил большой рояль. Жаркая погода и работа доконали меня, а завтра опять в дорогу. Пить-есть не хочу. Заметив это, пригласивший нас Аллан Файн рявкнул арию Грязного из «Царской невесты», потом еще что-то безнадежно-громкое: сила голоса с прямым звуком без обертонов вдавливала в стену. Не сплоховал и наш баритон Генрих Григорьев: «Тр-ри кар-рты!» — да так, что задрожали стекла. Могли ли отстать остальные двое? Залился на верхних нотах Тучинский. «Сатана там правит бал» — угрожающе понеслось из окна в жару южной ночи. Пригласивший нас баритон на глазах увядал, как лилия, глядя жалобно то на меня, то на моих спутников. Как я потом сообразила, нами в тот вечер «угощали».

Мы — люди из Москвы, «экзотика», миллионеры это любят, а двое из присутствовавших были миллионерами… То ли из жалости к баритону, которому не видать Москвы, то ли чтобы иносказательно дать понять своим артистам, что пение в комнате требует иных нюансов, нежели на полигоне, то ли «просто так» я попросила очередного певца отойти от рояля, уселась за него сама и не запела, а проговорила, взяв вступительный аккорд: «Он был апаш, она — апашка…»

Слава богу, в комнате стало тихо, а потому не так жарко и более уютно. В ранней юности я увлекалась мелодекламацией, и теперешний народный артист СССР Матвей Исаакович Блантер, а тогда совсем молодой милый Мотя Блантер, подарил мне эту песенку, которую я иногда в шутку исполняла, если пребывание в гостях становилось нудноватым. На этот раз песенка произвела неожиданный эффект. Один из миллионеров вскочил, двухручным пожатием поблагодарил хозяина дома, а мне тоном истинного босса заявил:

— Покупаю это исполнение на любых условиях. Меховые изделия будут завтра отпущены всей вашей группе со скидкой восемьдесят процентов. Машина для поездки в мой магазин подъедет в любое удобное для вас время.

— Но я же не певица, — взмолилась я. — И свое пение не продаю.

Его жена, видимо, смекнула, что тональность разговора не по мне, что-то зашептала мужу, и он уже более галантно добавил:

— Прошу разрешения только записать ваше исполнение только для нас…

— Для украшения нашей гостиной, — добавила супруга. И потребовала, чтобы муж лично доставил меня в своем авто в отель.

Это был не автомобиль, а целая «авто-вилла» — с кухней, душем, откидными диванчиками. По дороге супруга щебетала только об… Андрее Вознесенском, чудесном поэте, красавце, ее кумире. Я очень ясно представила себе, как Андрей Вознесенский читает стихи и как босс стремится «приобщить» его к коллекции своих дорогих безделушек, как его супруга волнуется при виде настоящего живого поэта. Представила себе, как наш поэт вглядывался в столь далеких от нас боссов и боссих и вежливо отходил от них на подобающую дистанцию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});