Античная мифология. Энциклопедия - Кирилл Королев

Драматические представления, по всей видимости, ставились в хронологической последовательности. Первым актом их была, вероятно, сцена брака Зевса и Деметры, представляемых иерофантом и иерофантидой, и рождение Иакха от этого брака, при этом иерофант возглашал: владычица Бримо родила святого сына Брима.[50] Затем начинались возлияния, песни и пляски в честь новорожденного Иакха, причем уход за новорожденным представлялся в искусных мимических телодвижениях.

В следующую ночь драматически представлялось похищение Плутоном Коры, которую изображала жрица Деметры. При этом мисты носили корзины с цветами в воспоминание о том, что Кора была похищена при собирании цветов. Иерофантида изображала собою тоскующую Деметру, разыскивающую свою дочь; в искусных плясках представлялось, как она искала дочь и как была радушно принята Келеем. Процессия мистов с факелами к морскому берегу служила воспоминанием поисков Деметрой дочери. Затем являлась на сцену женщина, представлявшая служанку Ямбу, или Баубо, которая развеселила Деметру нескромными шутками и жестами. При этом мисты, целый день постившиеся, вкушали кикеон, особый напиток, состоявший из смеси воды, муки и меда с различными приправами, в воспоминание того, что развлеченная шутками Ямбы Деметра впервые вкусила этого напитка после потери дочери, и перекладывали из ящика в корзину и обратно какие-то таинственные символические предметы. Указание на эти обряды заключается в особой сакральной формуле, которая в виде пароля служила мистам средством узнавать друг друга. Были еще драматические представления, изображавшие возвращение Коры, примирение Деметры с богами, установление ею мистерий и отправление Триптолема для распространения земледелия, при этом иерофант показывал мистам срезанный колос, служивший символом смены жизни смертью и возрождения к новой жизни после смерти. Эти драматические представления, по всей вероятности, продолжались три ночи, называвшиеся «святыми». При них показывались мистам священные предметы, скрытые от посторонних глаз, и раскрывались тайны, т. е., вероятно, священные предания и мифы, неизвестные народу. По свидетельству одного позднего автора, иерофант во время мистерий изображал собою демиурга (создателя), дадух — солнце, алтарный — луну, священноглашатай — Гермеса. Нельзя решить, существовал ли этот обычай с глубокой древности и чем достигалось это сходство с божествами; вероятно, жрецы одевались в роскошные одежды, сходные с теми, в которых принято было у греков изображать названные божества.

В последний день праздника совершался символический обряд, состоявший в том, что из двух глиняных сосудов, имевших форму куба, жрецы в храме выливали воду в устроенное в земле отверстие, из одного на запад, а из другого на восток, произнося при этом какие-то таинственные слова; какие это были слова, наверняка не известно, но ученые считают вероятным, что именно сюда относятся сообщаемые Проклом слова: «υε, κυε» (орошай, зачинай). Они имели тесную связь с одной из сторон мистического учения, именно о благодетельном, оплодотворяющем влиянии влаги на землю.

Этим заканчивались собственно мистерии. Затем происходили гимнические, конные и музыкальные состязания, но не ежегодно: раз в два года бывали малые состязания и через каждые три года в четвертый — большие. Наградой победителям служило здесь определенное количество пшеницы, выросшей на священном Рарийском поле (как в праздник Панафиней — масло от священной оливы).

По возвращении участников празднества в город происходило в городском Элевсинии заседание священного совета, в котором архонт-царь представлял отчет о празднике и разбирались дела, относившиеся к нарушению таинств или священных законов, а также определялось выражение благодарности лицам, обнаружившим особенное усердие к исполнению своих обязанностей во время праздника. В этом совете принимали участие только посвященные в мистерии, а самое решение дел принадлежало одним Эвмолпидам, которые в своих приговорах, кроме государственных законов о нечестии, руководствовались устными преданиями и голосом своей совести. В одной поздней надписи постановление этого совета датировано 28-м числом Боэдромиона. Можно думать, что и в более ранние времена праздник продолжался до этого числа, так что на состязания приходилось четыре дня (24–27 число).

После этого краткого обзора внешней стороны элевсинских мистерий обратимся к их внутренней стороне, именно к вопросу о том, проводилось ли в них какое-либо определенное учение, или все дело сводилось к исполнению предписанных ритуалом обрядов, смысл которых каждый посвященный мог объяснять по-своему? Мнения ученых по этому вопросу не согласны между собой. Большинство держится отрицательного взгляда, с особенною последовательностью и обстоятельностью проведенного Лебеком в его сочинении «Αγλαοπηαμυσ». По его мнению, все руководство элевсинских жрецов ограничивалось лишь указанием мистам обрядов очищения и порядка жертвоприношений и всего вообще празднования, а относительно внутреннего смысла мистерий участвовавшие в них выносили лишь то, до чего каждый мог додуматься по мере своего умственного развития и способностей. Напротив, автор исследования о мистериях Н.И. Новосадский в последней главе своего труда убедительно доказывает, что «не одни лишь обряды и их толкование составляли содержание мистерий Деметры, что в них проводилось особое учение, освещавшее те запросы мысли древнего эллина, на которые не давала решения общая, всем открытая народная эллинская религия». По его мнению, это сообщение мистам необходимых сторон учения происходило перед посвящением, в частных беседах мистагогов и иерофантов с желавшими принять посвящение, а не во время совершения праздничных обрядов и драматических представлений. Учение мистерий касалось богов, загробной жизни и природы. Впрочем, что касается первого, то между учением элевсинских мистерий и общепринятым у древних греков учением о богах не было, да и не могло быть существенного различия. То, что излагалось мистам в глубине святилища Деметры и в частных беседах мистагогами, представляло только дальнейшее развитие тех основ, какие лежали в верованиях всего народа. Изменения могли быть в частностях, а не в главном, существенном их характере. Далее, у авторов встречается очень много указаний на то, что мистерии обещали посвященным счастье в загробной жизни. Души умерших мистов не оставались вечно в одном и том же месте, но переходили из одной мировой сферы в другую и даже возвращались на время в среду живых. Таким образом, мистериям не было чуждо учение о переселении душ и о таинственном общении живых и умерших; это была одна из наиболее привлекательных сторон мистерий, манившая к себе очень многих. Однако недостаточно было одного посвящения для того, чтобы получить счастье в загробной жизни: уже у Аристофана высказывается мысль, что для этого после посвящения нужно вести благочестивую жизнь, следовательно, люди порочные не были допускаемы в жилища блаженных; и к самому посвящению в мистерии, как мы знаем, допускались только люди, не запятнанные преступлениями. Таким образом, мистерии несомненно имели влияние на улучшение нравственности греческого народа, как это было замечено уже самими древними. Исократ говорит, что Деметра, установив мистерии, смягчила нравы людей. Нравственное воспитание и исправление жизни представляется Арриану главной целью мистерий. По словам Цицерона, Афины, создавшие много прекрасного и великого и внесшие это прекрасное в жизнь человеческую, не произвели ничего лучше тех мистерий, благодаря которым люди из грубого состояния перешли к жизни достойной человека и улучшили свои нравы. Таким образом, Элевсинские мистерии, несмотря на некоторые темные свои стороны, бесспорно имели высокое нравственное влияние на развитие греческого народа и представляют одно из привлекательных явлений его религиозной жизни. Следует заметить, однако, что в позднейшие времена внешняя обрядовая сторона мистерий решительно выступила на первый план и они потеряли всякое влияние на умственную жизнь народа. Существовали они до конца IV в. по Р. X.

Мистерии по образцу Элевсинских праздновались и в разных других местностях Эллады, например в г. Флиунт, Мегалополь, Феней и других городах Аркадии и в Мессении. Во многих местностях Пелопоннеса, Беотии и др. упоминается Деметра с прозвищем Ελευσινια или праздник Ελευσινια, а месяц Ελευσινιοη неоднократно встречается в дорических календарях. Нельзя, однако, думать, чтобы культ этой богини непременно повсюду был таинственным.

Самофракийские мистерии

Мистерии на о. Самофракия пользовались широкой известностью в древнем мире и по своей славе уступали только Элевсинским. Геродот, древнейший из писателей, от которых сохранились упоминания об этих мистериях, называет их оргиями кабиров; но на вопрос, кто были эти кабиры, нельзя дать строго определенного ответа, так как у древних встречаются о них чрезвычайно разнообразные показания, которые невозможно согласовать между собой. Пиндар в числе лиц, которые считались родоначальниками человеческого рода, рядом с критскими куретами, фригийскими корибантами и др. называет и Кабира, рожденного священным Лемносом; стало быть, этот лемносский Кабир казался поэту не богом и творцом человеческого рода, а только его родоначальником, первым человеком. У Эсхила, современника Пиндара, в несохранившейся драме Καβειροι лемносские кабиры представлены угощающими аргонавтов. Геродот, говоря, что изображение Гермеса эллины заимствовали от пеласгов, а не от египтян, прибавляет, что его слова поймет каждый, посвященный в оргии кабиров на о. Самофракия; пеласги, говорит далее «отец истории», жили первоначально на Самофракии и от них самофракийцы получили свои оргии; относительно изображения Гермеса у пеласгов было священное сказание, объясняемое в Самофракийских мистериях. В другом месте Геродот говорит, что изображения кабиров были похожи на изображения патеков (παταικοι), богов-карликов, которых финикияне помещали на носах своих кораблей, и называет их детьми Гефеста. Отсюда видно, что кабиры казались Геродоту настоящими божествами пеласгического или восточного происхождения, стоявшими в связи с Гермесом или Гефестом. Из позднейших писателей некоторые смотрели на кабиров как на демонические существа, происходящие от высших божеств, и сообразно с таким взглядом считали мистерии не праздником в честь кабиров, а установленным ими учреждением для почитания тех богов, от которых они сами происходили, другие же, напротив, признавали самих кабиров за богов, чествуемых в мистериях; но что это были за боги, сколько их было и каким богам народной религии они соответствовали — обо всем этом опять встречаются разнообразные показания. Так, в схолиях к Аполлонию Родосскому, со слов писателей Мнасея и Дионисодора, приведены четыре кабира, названные по именам и сопоставленные с высшими богами: Αχιεροη соответствовал Деметре, Αχιοκερσα — Персефоне, Αχιοκερσοη — Аиду, Κασμιλοη — Гермесу.[51] У латинского писателя Варрона в сочинении «О латинском языке» также упоминаются четыре кабира, но с другими именами и объяснениями. В святилище кабиров близ Фив почитался, как видно из надписей, один Кабир и его сын, не называемый по имени. Есть свидетельства о том, что кабиров смешивали или отождествляли с Диоскурами и почитали как могущественных защитников против опасностей мореплавания. Кроме того, в мистериях было учение о смерти и воскресении и культ хтонических божеств. Некоторые из древних писателей прямо признавали, что о кабирах ничего с точностью неизвестно. Отсюда очевидно, что священные сказания и обряды Самофракийских мистерий были еще в древности доступны разнообразным объяснениям; весьма возможно, что с течением времени первоначальный культ кабиров на Самофракии был распространен разными обрядами и сказаниями, существовавшими в других культах Эллады, и эта смесь могла подать повод к разнообразным представлениям о кабирах. Поэтому неудивительно, что и в новой науке существуют о них чрезвычайно разнообразные мнения, из которых каждое основано на тех или других древних свидетельствах, которые возможно согласовать между собой, но принуждено отвергать или игнорировать несогласуемые.