Война с самим собой - Карл Меннингер

Затем сын женится, и на смену алкоголизму и мигрени приходит артрит. Болезнь принимает острую форму и не поддается никаким методам лечения. Два года спустя, несмотря на некоторое улучшение, доктор Маррей решил, что пациент обречен на жизнь в инвалидной коляске. К этому времени больной уже не мог передвигаться без посторонней помощи. Следует заметить, что под видом добродушного подтрунивания он постоянно дразнил своего старшего сына, которого любил, но подвергал резким и грубым словесным издевательствам. Такое поведение также следует считать косвенным проявлением скрытой враждебности, изначально направленной на собственного отца, а теперь и на своего сына, который являлся символическим продолжением его самого.

Кашель является симптомом, который, как правило, указывает на органическую патологию респираторного тракта, но нередко свидетельствует о наличии сильной агрессии. Каждый сталкивался с таким явлением, как нарочитый и назойливый кашель во время концерта или выступления оратора.

Вот что написал о психологической подоплеке кашля проницательный клиницист Георг Гроддек[1]. Когда он писал эти строки, его самого, как обычно, мучил кашель, который «...преследовал меня всю жизнь. Это было своего рода семейной чертой — реагировать на неприятные впечатления покашливанием».

[1] Г. Гродддек. Неизвестное Я, с. 131.

Далее он пишет, что впервые обратил внимание на эту привычку, когда заметил, как его кашель забавляет девятимесячного сына. «Можно только удивляться природной или приобретенной способности ребенка в первые три года жизни определять настроение взрослых». Гроддек полагал, что малыш уловил смысл покашливания либо по выражению отцовского лица, либо по характеру раздававшихся при этом звуков. Ребенок почувствовал, что кашель означает «желание что-то взорвать, избавиться от чего-то ненужного в организме, либо от части самого себя, либо от инородного тела, причем это «нечто» имело либо ментальную, либо физическую природу». В качестве подтверждения этой мысли он указывает на то, что его пасынок, то есть ребенок, не имеющий с ним кровного родства, также перенял эту привычку покашливать в неприятных для него ситуациях. Однажды в разговоре, не имеющем ничего общего с медицинской тематикой, он рассказал своему отчиму о том, какое ужасное впечатление этот кашель производил на него в раннем детстве. Гроддек и сам отчетливо помнил о том, как остро он воспринимал в детстве кашель родителей и отождествлял его с предупреждением. «Однажды, в силу каких-то непредвиденных обстоятельств, мать взяла нас с сестрой на званый вечер. Вскоре нам наскучило слушать пересуды взрослых, и нас отправили спать. Не знаю почему, но мне пришла в голову мысль, что чем больше свидетелей болезни, тем более значимой" она выглядит. В надежде, что можно будет пропустить занятия в школе, мы в два голоса принялись натужно кашлять. Наши усилия увенчались успехом и превзошли все ожидания. Мы не только не пошли в школу, но мать, нарушив свои планы, увезла нас домой пораньше. То, что весь следующий день нам придется провести в постели, нас не слишком пугало, так как мы спали в одной комнате и могли делиться своими радостями и горестями друг с другом».

В течение нескольких лет я наблюдал пациента, история которого поразительно напоминала случай, описанный Гроддеком. Ко мне обратился за помощью тридцатилетний адвокат, неурядицы которого не были связаны со здоровьем, а скорее носили бытовой характер. Эмоциональные проблемы привели к разногласиям в семье и к конфликтам с коллегами по работе. Ситуация была настолько серьезной, что ему пришлось временно отказаться от своей практики. Однако на первых сеансах главным предметом обсуждения и анализа стал его постоянный кашель. Временами приступы были столь жестокими, что беседа прерывалась на несколько минут. По его словам, приступы кашля не давали ему спать по ночам, а родственники заявляли, что в театре безошибочно определяют, где он сидит, по характерным звукам, к которым они так привыкли. Соседи по дому также выражали свои соболезнования членам семьи по поводу его назойливого кашля.

Иногда во время сеансов он горько сетовал на свое недомогание и даже упрекал меня в том, что за два года лечения я не предпринял никаких мер, которые облегчили бы его страдания. Тем временем я все более укреплялся в мысли, что его кашель связан с психологическими проблемами. По моим наблюдениям, кашель мог прекращаться на два-три месяца, но приступы возобновлялись, как только он начинал проявлять нетерпение. Я заметил, что, несмотря на конвульсивный характер его приступов, во время которых все тело содрогалось, а лицо искажала мучительная натужная гримаса, они не завершались отхаркиванием; иными словами, мокрота не выделялась. Но самым главным было то обстоятельство, что кашель начинался сразу же после того, как я начинал давать объяснения или интерпретации, что не оставляло сомнений в протестном характере его происхождения. Подсознательная враждебность ко мне (моим интерпретациям) вызывала такой громкий кашель, что я поневоле умолкал.

Несмотря на скептицизм по поводу психологического происхождения кашля, пациент признал наличие этого фактора после детального анализа его сновидений. Однажды ему снилось, что члены Новозеландского клуба собираются лишить его членства в этом почтенном собрании. Он разразился жестоким приступом кашля, как бы говоря своим недоброжелателям: «Видите, что вы натворили?!» Аналогичную модель поведения он использовал тогда, когда искал сочувствия у родителей: «Мне так плохо, что лучше бы я умер». Пациент признался, что во время сеансов он невольно пошел по проторенной дорожке, как бы желая отомстить аналитику угрозой собственной смерти за его равнодушие и бессердечие. Кашель служил средством привлечения внимания к собственной персоне, своего рода оружием против неприятных откровений врача, а угроза наказания маскировалась под мольбу о сострадании.

По поводу кашля этот пациент обращался более чем к двадцати специалистам. Большинство из них уверяло его в том, что никаких патологий нет. В то же время объяснения некоторых врачей были столь туманными и маловразумительными, что вызвали у пациента панику, заставившую его предпринимать все новые попытки найти лекарство от болезни или подтверждение худших своих опасений. Специалисты нашей клиники, имевшие возможность его обследовать, не нашли никаких свидетельств структурных изме-, нений. Однако, принимая во внимание психогенный характер кашля, следовало ожидать, что такие изменения рано или поздно произойдут. По этому поводу приведу еще одно высказывание Гроддека: «Изначально привычка кашлять возника'ет как средство защиты, но затем приводит к физиологическим и анатомическим изменениям и нарушениям. Это обстоятельство, никак не проявляющееся в начале развития патологии, сложно диагностировать и впоследствии, так как до сих пор никто не занимался тщательным изучением этой проблемы».

Приведу еще один случай, где клиническая картина органического саморазрушения была обусловлена внутренней агрессией. Существует заболевание, именуемое склеродермией, когда кожа грубеет и отвердевает. Его этиология неизвестна, и, как правило, такие случаи считаются безнадежными. Гроддек[1] описывает один из случаев склеродермии, осложненной дерматитом (кожным воспалением) практически всей поверхности тела. Кожа над локтевыми суставами была настолько отвердевшей, что руки не могли полностью разгибаться. Опуская многочисленные второстепенные детали, упомяну лишь о главных симптомах.

[1] Гроддек. Книга про Это, с. 86.

В детстве у этого пациента были ручные кролики. В то же время мальчик боролся с враждебными чувствами по отношению к отцу и брату. Он любил наблюдать за возней и любовными играми своих питомцев; однако одного крупного самца-альбиноса он не подпускал к самкам. Когда тот умудрялся добиться своего естественного права, мальчик трепал его за уши, связывал лапы, подвешивал на веревке и лупил плеткой до тех пор, пока не уставала рука. Правая рука — именно та, на которой появились первые признаки кожного заболевания. Во время сеансов воспоминания приходилось буквально вытаскивать клещами — так сильно было сопротивление пациента. Он не желал идти навстречу намерениям врача, вследствие чего стали проявляться другие органические симптомы. Один из них особо настораживал: склеродермические участки на правом локте значительно увеличились. С того дня, когда пациенту удалось вспомнить злосчастный детский опыт, его дела пошли на поправку, и вскоре болезнь полностью исчезла, так что он смог свободно сгибать и разгибать руки. Он не мог делать этого на протяжении двадцати лет. Болевые симптомы также больше не появлялись.

Гроддек отмечает, что белый кролик, которого мальчик подвергал истязаниям за «греховность», олицетворял образ отца, к которому сын испытывал ревнивые чувства, порожденные завистью к его сексуальным возможностям, и ненависть, порожденную подавлением собственного сексуального желания (которую он вымещал на кролике). Таким образом, главными причинами возникновения органических изменений были ненависть и агрессивность.