Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Будешь сам готовить, — пояснила Клавдия. — Так дешевле и полезней, чем по столовым шастать и гастрит зарабатывать. Готовить-то умеешь?

— Кое-что умею, — мотнул головой, растерявшийся от такого везенья Константин. Ещё утром он был бездомным и безработным, а теперь у него имелся собственный угол, новая одежда, немного денег, у него появилась работа, и, самое главное — он обрёл ангела-хранителя в образе молодой курносой девчушки, которая неизвестно почему взяла на себя заботу о нём.

— С соседями твоими я договорилась, они тебе полку в своём холодильнике выделят, — продолжала давать указания Шепетько, загружая в сумку комплект одноразовых станков, пену для бриться, пару бутылочек шампуня для волос, набор мыла со странным названием «Дуру», и используемую в качестве мочалки специальную варежку.

— Не надо, — слабо сопротивлялся Крутояров.

— Надо! — парировала Клавдия, в которой проснулся материнский инстинкт, и она ощутила в себе острую потребность о ком-то заботиться. — В комнате у себя и на кухне не кури, иначе соседи ругаться будут. Захочешь покурить — выходи в подъезд, да и окурки после себя на лестничной площадке не разбрасывай!

— Как можно! — нарочито серьёзным тоном возмущался Крутояров. — Я ведь теперь сам дворник!

— Ну, кажется, всё! — вздохнула Клавдия. — Да, чуть не забыла! Это тебе мой персональный подарок, чтобы ты на работу не просыпал.

С этими словами она вручила ему коробку с электронными часами.

— Там шесть мелодий. — разъясняла девушка. — На будильнике выставишь время и понравившуюся тебе мелодию. Если что-то непонятно — читай инструкцию.

— Разберусь, — внезапно осевшим от волнения голосом произнёс Константин.

Последние три года участие к его личности проявлял только участковый милиционер, да и то тогда, когда Костя по пьяной лавочке попадал в опорный пункт милиции.

Клеить обои они закончили поздно ночью. После чего Клавдия, несмотря на усталость, настояла на том, чтобы Крутояров повесил абажур. Когда абажур был водружён на крюк, и из-под потолка заструился тёплый золотистый свет, Клавдия оглянулась и с удовлетворением отметила: «Ну вот, теперь здесь можно жить»!

Правда, неухоженными остались два окна, которые пустыми глазницами, несмотря на все старания хозяев, делали комнату похожей на приют холостяка, но уставшая Клавдия решила отложить покупку штор на следующий день. Костя вызвался проводить её до квартиры, а она не возражала.

Опалённые равнодушием большого города, прощаясь, они стояли возле металлической двери с эмалированным номерком, без слов понимая, как в этой жизни порой необходимо простое человеческое участие, особенно в таком городе, как Москва, которая, как известно, свои слёзы прячет, а чужим никогда не верит. 

Глава 9

10 часов 20 мин. 7 ноября 20** года.

г. Москва, Пушкинская площадь

В этот день Москва, по укоренившейся в годы Советской власти традиции, разукрасила себя кумачом. Далеко не весь город был объят коммунистическим энтузиазмом, но ближе к полудню всё чаше становились заметны всплески кроваво-красных знамён, пока ещё разрозненные и немногочисленные группы демонстрантов, которые дружно устремились к центру города. В этот день митингующие шли, как сёмга на нерест — так же настойчиво и целеустремлённо, пробиваясь сквозь немногочисленные пикеты политических противников и вливаясь в узкие протоки улиц, чтобы в конечном счёте, выплеснувшись на простор городских площадей, слиться в едином порыве с политическими единоверцами. После чего, широко и свободно развернув транспаранты и души, вдоволь накричаться в микрофон, костеря «… антинародную верховную власть и продажное правительство»!

Власть при этом, в лице многочисленных сотрудников милиции, заботливо охраняла оппозиционеров от возможных посягательств политических противников.

— Жандармы! Политические холуи! — кричали разгорячённые, политически ангажированные старушки в лицо молоденьким милиционерам. — От кого вы охраняете продажную власть? От народа?

Милиционеры терпеливо сносили все обвинения в свой адрес, и скрепя сердце пытались вести себя цивилизованно, то есть не бить распоясавшихся москвичей резиновыми палками по головам и не угощать их подруг «Черёмухой». [38]

В этот день сначала всё было, как всегда: бравурные марши, обилие кумачовых знамён с профилем вождя, красные гвоздики в петлице, и дежурные улыбки на лицах партийных боссов. Неприятности начались ближе к Пушкинской площади.

Неожиданно в стройные коммунистические ряды демонстрантов внедрились неизвестно откуда появившиеся кликушествующие старушки, половина из которых потрясала иконками, а вторая половина несла похожие на иконки портреты Сталина и Ленина. Время от времени старушки, словно по сигналу незримого дирижёра, поднимали иконки и портреты над головой и хором предавали анафеме Президента и его окружение.

Партийным вождям это не понравилось, но они продолжали фальшиво улыбаться и разводить руками, как бы говоря: «Нас поддерживают разные социальные слои населения нашей многострадальной Родины»!

Но самый главный и самый неприятный сюрприз ожидал их на самой площади.

По всему периметру площади стояла цепочка высоких спортивного телосложения мужчин, одетых в однообразные куртки стального цвета и серые спортивные шапочки, на которых красным цветом было выткано слово «Держава». Лица и фигуры у обладателя серых шапочек не обещали ничего хорошего, поэтому демонстранты остановились, словно натолкнулись на невидимое препятствие.

— Кажется, пахнет откровенным мордобоем! — определили «борцы за счастье всего трудового народа» и пропустили вперёд старушек с иконками.

Однако, вопреки негативным прогнозам, серое ограждение неожиданно разомкнулось, и «державники» стали вежливо пропускать демонстрантов на площадь.

— Пожалуйста проходите вперёд! — говорили они. — Не толпитесь! Соблюдайте спокойствие и порядок. Организованней, товарищи! Организованней!

Демонстранты жидкими ручейками стали несмело вливаться на площадь, опасливо косясь на обладателей серых шапочек, и с надеждой — на бронзового Александра Сергеевича. Возле основания памятника была сооружена трибуна, на которой стояло несколько человек в таких же серых куртках, среди которых выделялся высокий плечистый мужчина с жёстким волевым лицом и ленинским открытым лбом.

В это время юркие молодые люди в таких же серых куртках, только с красными повязками на рукавах, на которых белела надпись «Распорядитель», быстро вычленили из толпы демонстрантов партийных руководителей, и, взяв их под локоток, вежливо сопроводили на трибуну. Но как только вожди коммунистической партии ступили на помост трибуны, толпу демонстрантов без суеты и криков умело рассекли на небольшие сектора невесть откуда появившиеся дополнительные отряды «дружинников». С этой минуты огромная масса митингующих перестала представлять грозную силу, и хотя оставалась формально подвластна вождям КПРФ, фактически без разрешения «дружинников» ничего сделать не могла.

— Это мы подали заявку в мэрию на митинг на это время и на этой самой площади! — попытался возразить один из секретарей КПРФ, обратившись к широкоплечему и крутолобому «державнику», безошибочно определив в нём главного.

— А мы вам не мешаем! — улыбнулся крутолобый. — Выступайте! — развёл он руками и даже отступил на один шаг от ограждения трибуны. — Выступайте!

Секретарь несмело подошёл к микрофону и стал читать по бумажке речь. Однако присутствие «державников» сильно его нервировало, поэтому он часто ошибался, и выступление получилось каким-то смазанным. После его речи послышались жидкие аплодисменты, которые тут же стихли. После этого к микрофону подтянулись ещё выступающие, но и их выступления прошли без «огонька» и прежнего революционного задора. Митинг вяло подходил к концу, когда попросил слова стоящий рядом с партийным руководством КПРФ крутолобый «державник».

— Слово предоставляется нашему гостю… — пролепетал в микрофон первый секретарь Московского обкома, — простите, как Ваше имя-отчество?

— Я Назар Калачёв, — громко сказал крутолобый, и, услышав это имя, все «державники», даже те, кто был в оцеплении, как по команде, чётко повернулись к трибуне лицом и застыли в ожидании.

— Я, Назар Калачёв, люблю свою Родину! — хорошо поставленным голосом уверенно произнёс крутолобый оратор и положил сильные руки на ограждение трибуны. — Возможно, эти слова мог бы сказать каждый из вас, и был бы прав. Однако я люблю Россию не так, как вы! Я люблю её благодарной сыновней любовью, без слёз и причитаний! Я не вздыхаю о прошлом моей страны и не предаюсь умилению, вспоминая прежние победы и достижения. Всё это было, но величие России не в её героическом прошлом. Величие России в ней самой! И какие бы политические ярлыки на неё ни вешали, величие нашей Родины непоколебимо! Оно было, есть и будет!