Адмирал Сенявин - Иван Фирсов

В прошлом Россия вела немало войн. Отбивалась от иноземцев, отвоевывала исконные земли, завоевывала новые, иногда вступалась за единоверцев-православных вне пределов державы. По воле монархов бывали и дальние походы и кампании, не всегда понятные простому люду. Но если Отечеству грозила опасность, россияне без раздумья поднимались всегда на его защиту. На суше и на море.

Три столетия изнывала под игом Оттоманской империи страна эллинов. В 1821 году народ Греции восстал против поработителей. Во главе восставших стал Александр Ипсиланти[83]. Греки помнили и хранили в памяти подвиги русских моряков под командой адмиралов Спиридова, Ушакова. Ожидали они помощи и на этот раз, но Александр I не торопился помогать повстанцам. Тем временем в России росли симпатии к свободолюбивым грекам. Как писал Пушкин в письме своему товарищу: «Ничто еще не было столь народно, как дело греков»[84]. Для выступления на стороне Греции у русского правительства имелись и веские доводы. Укрепить влияние на Балканах, ослабить Турцию, упрочиться на Черном море.

Интересы развития юга России, становления на Черноморском побережье Кавказа требовали вмешаться в дела Греции. Такому развитию событий скрытно и явно противилась Англия. Имперские интересы ее не допускали усиления России на Средиземноморье.

Британия издавна посматривала на Черное море и Кавказ, за ними лежала Индия. А путь туда шел через проливы, владения Порты…

Помочь Греции вызвался Николай I.

* * *

Жарким августовским днем 1827 года на обширный Спитхедский рейд подгоняемый легким бризом, с зарифленными парусами втягивался восьмидесятипушечный линейный корабль «Азов», лучший и образцовый корабль Балтийского флота. На грот-стеньге трепетал андреевский, с голубым перекрестием по диагонали, адмиральский флаг командующего Балтийской эскадрой. В кильватер «Азову» стройно держались полтора десятка кораблей.

На шканцах «Азова», опершись о фальшборт, всматривался в даль, в покрытое дымкой побережье, адмирал Сенявин.

Без малого два десятилетия назад покинул он эти берега и возвратился на Родину с экипажами своих кораблей. Непроизвольно, один за другим, перебирал в памяти Дмитрий Николаевич события последних лет в жизни своей и Отечества…

Началось все в конце ноября 1824 года, когда в столицу пришли первые известия о кончине Александра I. «Все умолкло среди ожиданий… Музыке запретили играть на разводах; театры были закрыты; дамы оделись в траур; в церквах служили панихиду с утра до вечера. В частных обществах, в кругу Офицеров, в казармах разносились шепотом слухи и новости, противоречившие одни другим».

Было в этих слухах что-то недосказанное, покрытое туманом. Через столетие гробница Александра оказалась… пустой. Куда исчез покойник? И был ли он Александром?

14 декабря на Сенатской площади разом, несколькими картечными залпами решился вопрос о престолонаследии и крушении планов заговорщиков.

В России так уж повелось, что новый правитель, едва ступив на престол, первый поворот головы делал в сторону силы. Той мощи, на которой держался трон и оберегалось собственное благополучие.

Армия и флот — две руки государства, так образно окрестил эту силу Петр Алексеевич Романов. Все его наследники и последники свято блюли сию заповедь.

Через десять дней после событий на Сенатской площади Николай внезапно, не спрашивая о здоровье, возвратил его, Сенявина, на службу. Написал на полях приказа: «Принять прежним старшинством и объявить, что я радуюсь видеть опять во флоте имя, его прославившее».

Новоявленный император прекрасно знал о высоком престиже Сенявина среди моряков.

Недавно назначенному новому начальнику Морского штаба фон Моллеру Николай I сразу же повелел:

— Надобно поставить наши морские силы на основания прочные. Для исследования того образуйте комитет из достойных людей и доложите мне.

В комитет по образованию флота, вместе с другими, назначили Сенявина и его друзей-товарищей по архипелагским экспедициям — вице-адмирала Семена Пустошкина и контр-адмирала Петра Рожнова.

Вскоре в комитет поступили записки заговорщиков по «Делу 14 декабря», моряков Завалишина[85] и Торсона[86]. В Петропавловской крепости они писали «кровью сердца» о пороках родного флота, предлагали пути излечения недугов. Николай, рассмотрев дело, распорядился:

— Перепроверьте мысли сих злодеев. В них есть немало полезного.

Едва начав работать в комитете, Сенявин встревожился за сына, Николая. Он стал капитаном, дежурил иногда в Главном штабе.

Как-то вечером его вызвали в караульное помещение, куда доставили подозреваемого по «Делу 14 декабря».

— Прошу принять арестованного Александра Грибоедова[87], — доложил сопровождающий офицер и выложил на стол объемистый пакет, — сие его бумаги для передачи по назначению.

Николай Сенявин посмотрел на арестованного. «Так вот какой сей знаменитый писатель». Он взглянул на пакет. В нем, видимо, основные улики против Грибоедова.

— Прошу пройти в кордегардию, — жестом пригласил Сенявин офицера.

Едва они вышли, Грибоедов взял пакет и спрятал под одеждой…

Спустя месяц Николая Сенявина арестовали. На следствии Перетц показал, что он когда-то вовлек Сенявина в Тайное общество, руководимое полковником Федором Глинкой.

В эти дни Николай I создал Верховный уголовный суд для следствия над главными зачинщиками восстания. В состав суда, в числе других, он включил Мордвинова, Сперанского, Сенявина. Тех, кого заговорщики прочили во Временное правительство…

Получалось, что сына будет судить отец… К счастью, Федор Глинка и главные руководители восстания отвергли участие в заговоре Николая Сенявина. Царь приказал освободить Сенявина-сына, «вменя арест в наказание», — значит, наказывать все-таки было за что…

Сенявин и Мордвинов ревностно стояли за незыблемость монархии. Здесь они были едины. Подошло время вынесения приговора.

— При всем осуждении главных виновников, — глухо сказал Мордвинов, — приговор о смертной казни подписывать не стану. Поймите, Дмитрий Николаевич, Кондратия Рылеева[88] я сам привел в Главное правление компании. Возвел в правители канцелярии, обустроил его квартирой у Синего моста, души в нем не чаял. — Он на минуту остановился. — И до сей поры верю в его бескорыстие и благородство.

Так и представили на утверждение Николаю приговор без подписи Мордвинова, единственного из членов суда.

Сенявину поручили подготовить эскадру для действий в Средиземном море. Соединившись с эскадрами Франции и Англии, русские моряки должны были помочь грекам пресечь разбой турок…

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте салютовать крепости? — прервал раздумья командир «Азова» капитан первого ранга Михаил Лазарев.

— Добро, — коротко ответил адмирал.

Лазарев махнул рукой, и залпы корабельных орудий раскатами грома возвестили о прибытии русской эскадры. Корабли салютовали главной базе дружественного британского флота, кораблям на Спитхедском рейде.

Сенявин заметил, как стоявшие на палубах английские моряки с восхищением наблюдали за отменной выучкой русских экипажей.

Но внешнее благополучие эскадры не приносило полной радости и внутреннего удовлетворения адмиралу. За полтора месяца пребывания на эскадре Сенявин не раз сталкивался с произволом офицеров в обращении с матросами, который претил ему. Прежняя служба под началом Ушакова помогла понять ему душу русского человека. Всегда старался он, как мог, чтобы его подчиненные служили не за страх, а за совесть. И матросы отвечали ревностной службой. Тимофей Чиликин, Петр Родионов, Иван Ефимов, десятки и сотни в чем-то схожих друг с другом простых русских людей были близки и понятны ему.

Он навсегда усвоил, что дух матросов решает успех в бою. «Без духа ни пища, ни чистота, ни опрятность не делают человеку добра», — говорил он офицерам и учил видеть в служителях прежде всего людей и заботу о них почитать первым делом.

На следующее утро об этом и вел разговор адмирал с Гейденом[89] и Лазаревым. В прошлые годы службы он не знал ни того, ни другого, хотя о Лазареве был наслышан, — тот трижды ходил вокруг света; Гейден, круглолицый, с брюшком, голландец по происхождению, почти всю службу в России провел на гребном флоте, но император почему-то назначил его командовать эскадрой кораблей.

Полуденное солнце начинало припекать, легкий бриз врывался в открытую дверь, обдавая приятной прохладой лицо.

— Замечено мною, ваше превосходительство, — Сенявин повернулся к Гейдену, — что господа офицеры употребляют в обращении к служителям непристойные слова, а те, глядя на них, промеж себя сорят ругательства. — Сенявин, прохаживаясь по каюте, остановился перед Лазаревым. — Дошли до меня сведения, что офицеры «Азова», к примеру лейтенант Нахимов[90], хотя часто и по усердию к службе, но преступают меру наказания, дозволяют себе, сверх того, в пылу ударять служителей во время работы.