Второго Рима день последний - Мика Валтари

не нужны. Кто они такие, я не знаю, так как они старательно прятали лица в потёмках. Думаю, это были люди мегадукса, которые по его приказу заменили прежних стражников и отослали их с поста.

А позднее, когда всё началось,– продолжал Мануэль, – они попросту отодвинули засов и открыли ворота, потому что у них был ключ или настоящий или поддельный. Тогда твоя жена подошла к ним с мечом в руке и потребовала ключ.

Сначала они пробовали её запугать. Но когда увидели, что это не помогает, бросились на неё все разом, а было их пятеро, и закололи прежде, чем она успела закричать.

– А ты, что сделал ты?– спросил я.

– Убежал,– признался Мануэль с виноватым видом. – Убежал так быстро, как только смог и в темноте они не поймали меня, несмотря на мои больные ноги. И поскольку ничего другого мне не оставалось, то я пошёл и продал моего ослика венецианцу, о чём я тебе уже рассказывал.

– Ради бога!– воскликнул я. – Почему ты не поднял по тревоге венецианцев?

– Пробовал,– ответил Мануэль. – Но они мне не поверили. Они были заняты обороной стены в Блахернах. Их командир показал мне карту, на которой указано, что Керкопорта относится не к ним, а к грекам.

Мануэль начал хихикать и зажал рот рукой:

– Кажется, они подумали, что я сумасшедший или что всё это происки греков с целью ослабить венециан. Ведь в Блахернах все стены покрыты надписями: «Латиняне, убирайтесь домой!» и тому подобными. Наконец, он пригрозил, что прикажет меня повесить, если я буду им надоедать. Тогда я обратился за помощью к братьям Гуччарди. Но ночь подходила к концу, и у них было слишком много работы по отражению турецких атак на вылом в большой стене. И тогда… да, потом…Ты не поверишь, но потом я подумал, что я тоже грек, а мой отец был подносчиком дров у кесаря Мануэля. Конечно, я вспомнил с сожалением о моих припрятанных денежках и о моей единственной жизни. И всё же, я поднял меч одного из убитых и побежал обратно к Керкопорте.

Кажется, только сейчас он удивился собственной глупости, развёл руками и воскликнул:

– Как правда то, что я здесь стою, так правда и то, что я побежал обратно к Керкопорте, думая каким-либо образом её снова закрыть. Но к счастью, смелость ко мне пришла слишком поздно. Я наткнулся на янычар султана, поспешно отбросил меч и поднял руки, прося Пресвятую Деву Марию в Блахернах, чтобы она меня спасла. И молитва моя помогла чудесным образом. Турки схватили меня с двух сторон как в тиски и на ломаном греческом потребовали вести их к монастырю Хора, хотя было их всего человек двенадцать. И побежали туда со всех ног. Во всяком случае, это были люди дела.

– Именно тогда турки прорвались через ворота святого Романа,– произнёс я. – Нет, измена под Керкопортой не имела никакого значения. И ворота были заперты, когда я их увидел сегодня утром.

– Да, как только венециане увидели знамёна прорвавшихся янычар, то совершила смелую вылазку,– сказал Мануэль. – Когда я оглянулся, они как раз выбегали из дверей в дворцовой стене, сверкая мечами в доспехах, а над их головами развевалось знамя со львом. Янычар, задержавшихся у Керкопорты, они убили и, прежде чем вернуться в Блахерны, заперли Керкопорту.

– А ты? – спросил я.

– Я показал янычарам дорогу к монастырю Хора и надеялся, что Чудесная Дева успокоит их дикие инстинкты,– объяснил Мануэль смущённо. – Но человеческая природа столь плоха, что их жажда грабежа победила всё. Храм был убран розами и до краёв наполнен молящимися женщинами со свечами в руках. Но янычары надругались над святыней и стали прорубать себе дорогу в толпе безоружных женщин к иконостасу. Там они выломали дверь и в одно мгновение порубили чудесную икону на четыре куска. Тогда ужас охватил меня. Я не захотел больше оставаться в таком безбожном обществе и убежал вместе с женщинами.

Потом я пристал к венецианцам, когда они покидали Блахерны,– продолжал свой рассказ Мануэль. – К счастью, некоторые из них меня знали. Иначе, они бы убили меня только за то, что я грек. Когда они прокладывали себе дорогу через город, то рубили и турок и греков без разбора, а также ограбили немало домов, ведь времени у них было предостаточно. Ими овладело бешенство, потому что столько их товарищей зря погибло на стенах, а их байлон попал к туркам в плен. Я добрался с ними до порта, а потом спрятался здесь в погребе и вверил свою жизнь богу. Я намеревался вылезти только завтра утром, когда турки немного успокоятся. Сегодня же они готовы убить каждого встречного только ради удовольствия убивать, кроме женщин, от которых получают удовольствие другим путём.

– Здесь ты в безопасности, пока то копьё торчит у ворот,– сказал я. – Это мой знак и никто сюда не ворвётся. Дом маленький и женщин в нём нет. Но если кто-нибудь придёт, скажи лишь, что дом занят, произнеси моё имя по-турецки и скажи, что ты мой невольник. Тогда с тобой ничего не случится. И да поможет тебе бог.

Перепуганный Мануэль цеплялся за меня и кричал:

– Куда ты идёшь, господин? Не покидай меня.

– Иду навестить победителя,– ответил я. – Прозвище «Победитель» теперь принадлежит ему по праву. Среди всех султанов с этого дня он один может быть назван «Мехмед – Победитель». Ибо он останется величайшим из них, и будет властвовать как на Востоке, так и на Западе.

Я пошёл к берегу, где команды турецких кораблей были вовсю заняты грабежом, и собственными глазами увидел, что султан действительно приказал взять дворец Нотараса под охрану. Я разговаривал с охранниками, и они мне сказали, что и мегадукс с двумя сыновьями и его больная жена находятся в безопасности за стенами этого дома.

В полдень я отправился в базилику и оттуда наблюдал как последние христианские корабли, загруженные до отказа, выходили из порта. Ни один турецкий корабль их не атаковал. Паруса наполнились северным ветром, а на мачтах развевались флаги многих христианских стран. Неповреждённые, они посылали последнее «прощай» погибающему Константинополю.

– Вы – посланники смерти христианскому миру! – крикнул я. – Дрожите, западные страны! После нас придёт ваша очередь. Ночь над Европой возвестят вам эти корабли.

В это время отовсюду стали собираться турецкие солдаты, а по главной улице