Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд

Несмотря на испортившиеся отношения с Байроном, Ли Хант в начале декабря отослал в Англию второй номер «Либерала». Байрон просил Меррея передать все рукописи Ханту, но тот уже напечатал две тысячи экземпляров «Вернера» и «Неба и земли». Опасаясь, что последняя поэма повторит судьбу «Каина», Меррей пожертвовал выгодной публикацией и поспешил издать «Вернера», предоставив Ханту право издать более опасную поэму. «Вернер», основанный на сюжете немецкой мелодрамы, но с байроновскими героями, был вскоре продан в количестве шести тысяч экземпляров. Байрону было все равно, и Хант с радостью поместил во втором номере журнала поэму «Небо и земля».

Когда появилась весть о том, что Джон Хант должен предстать перед судом за публикацию «Видения суда», Байрон предложил ему свои услуги и даже выразил желание, если понадобится, ехать в Англию и выступить на суде. Но Хобхаусу он написал: «…случилось то, что ты предсказывал. Из-за самых лучших побуждений я попал в переделку, а ведь хотел угодить этим ханжам».

У Байрона случились еще большие неприятности. Миссис Мэйсон (леди Маунткашелл), знакомая Шелли из Пизы, которая подстрекала Клер спасти Аллегру из монастыря, теперь обращалась к Байрону с просьбой оказать помощь Клер, потерявшей место в Вене из-за слухов о ее прошлом. Хотя это письмо произвело на Байрона обратное впечатление из-за того, что взывало к его «лучшим чувствам» и намекало на его обязанности, он был бы готов помочь Клер, если бы это можно было сделать, не переписываясь с ней. В конце концов Байрон сказал Мэри, что если она пошлет Клер денег, не упоминая его имени, то в дальнейшем всегда сможет рассчитывать на его помощь. Мэри была оскорблена. Она писала Джейн Уильяме в Англию: «…он часто предлагал мне денег, но только крайняя необходимость может заставить меня принять их. Он дает мне взаймы, а К. дарит…»

Вероятно, Байрон думал, что Мэри будет сама общаться с Клер, не упоминая о нем. Его готовность помогать Клер служит достаточным доказательством его щедрости. Что касается Мэри, то он знал, что после смерти сэра Тимоти Шелли она получит в наследство большое состояние. Байрон не хотел навязывать Мэри денег в дар. Он давал взаймы многим друзьям, не ожидая возвращения долга.

Возможно, причиной досады Мэри, основанием для того, чтобы считать Байрона «бессердечным», было ее подсознательное желание стать для него кем-то большим, чем просто другом. Об этом можно судить по той снисходительной жалости, которую она испытывала к Байрону, находившемуся в рабстве у Терезы. Мэри писала Джейн Уильяме: «Его держат в узде, ссорятся с ним и вертят им, как хотят». Вероятно, если бы Мэри не испытывала никаких чувств к Байрону, то сама бы обратилась к нему за помощью и не обращала бы внимания на то, в какой форме эта помощь будет предложена.

В день рождения Байрона посетили грустные раздумья, особенно острые после болезни и длительного поста. Размышляя порой о былых удовольствиях, он испытывал скорее радость, чем сожаление. 18 января, за четыре дня до своего тридцатипятилетия, Байрон написал Киннэрду: «Тридцать лет мне всегда казались точкой, когда должны прекратиться все развлечения и увлечения юности, и я надеялся покончить с ними. Теперь могу похвастаться, что мне это в основном удалось. Жизнь проходит, и я начинаю любить деньги, ведь мы должны что-то любить».

Доктор Джеймс Александр, англичанин, проживающий в Генуе, часто навещал Байрона и обращал внимание на его депрессию, начавшуюся с приходом зимы. Обостренная чувствительность к своей хромоте не исчезла с возрастом. Байрон покрывался румянцем, когда доктор смотрел на его ногу, но на другой день он откровенно рассуждал на эту тему: «Эта нога была проклятием всей моей жизни». Байрон признался, что однажды, вероятно во время учебы в Хэрроу, он отправился в Лондон, чтобы ампутировать ногу, но врач отказался это делать. Доктор Александр заметил глубокое разочарование Байрона в жизни. Он говорил, что «человек должен делать что-то большее, чем просто писать стихи».

И все же Байрон продолжал творить. Поэма «Бронзовый век» была попыткой описать мир после смерти Наполеона в манере Ювенала, а поэма «Остров», сюжет которой основан на реальных событиях мятежа на корабле «Баунти», представляла собой описание путешествия в Южные моря и мир благородных дикарей. Байрон отдал обе поэмы Джону Ханту, но не для «Либерала», от издания которого он хотел отказаться, не нанося ущерба Хантам. Байрон пытался убедить себя и издателя, что из-за его уменьшающейся популярности тираж журнала будет падать. Но Джон Хант понимал, что упоминание о Байроне, наоборот, увеличит престиж издания: если его будут критиковать, значит, читают. Теперь он видел, что журнал обречен, и пытался выжать как можно больше из новых рукописей, данных ему Байроном. Ли был в отчаянии, потому что полностью зависел от журнала. Байрон мечтал покончить с этой затеей, хотя и ощущал свою ответственность перед Хантом и его семьей. Он писал Муру: «Не могу описать тебе того чувства смятения, которое испытываешь, пытаясь сделать что-нибудь для человека, который не может или не хочет сам помочь себе. Словно вытягиваешь человека из болота, которое все глубже засасывает его».

Повседневную жизнь Байрона лишь изредка нарушали попойки, о которых он обычно сожалел, поскольку здоровье не позволяло ему предаваться излишествам. Ему было достаточно проводить вечера за письменным столом. В конце марта он закончил и отправил Киннэрду пятнадцатую песнь «Дон Жуана», сочинив десять новых песен за один присест. Он еще не нашел издателя, но его отношения с Джоном Хантом приносили выгоду им обоим.

В начале апреля, с приездом в Геную англичан, жизнь Байрона изменилась. Одним из них был Генри Фокс, сын лорда Холланда, который ему всегда нравился, возможно, потому, что тоже хромал. Однако другие его соотечественники еще больше поразили его воображение. Это были «великолепная леди Блессингтон», урожденная Маргарет Пауэр, и ее свита, состоявшая из ее супруга, богатого графа Блессингтона, сестры Мэри Энн Пауэр и их красивого молодого друга и спутника, графа Альфреда Д'Орсея.

Графиня, на год моложе Байрона, была в самом расцвете жизненных сил. Без всякого ущерба для себя она сумела восторжествовать над бедностью и грубой обстановкой, сопутствовавшей ей в детстве и юности, и своей красотой, изяществом и умом завоевала подобающее место в лондонском обществе, сделавшее ее дом на Сент-Джеймс-сквер, 10, соперником дома Холландов, привлекая туда способных и умных людей. Художник Лоуренс получил известность, написав ее портрет, который стал откровением на Королевской выставке в 1821 году и обладал поразительным сходством с оригиналом, давшим основание для появления такого эпитета, как «великолепная», которым впервые наделил графиню известный доктор Парр.

Возможно, ужасный опыт семейной жизни с ирландским капитаном Фармером, которому отец леди Блессингтон фактически продал ее в возрасте пятнадцати лет, «направил все ее сексуальные импульсы в другое русло», как писал ее биограф. Это утверждение можно оспорить, потому что ее женственность и чувственность были обострены, в то время как вся энергия, которую другие женщины тратили на кокетство, направлялась ею на интеллектуальное развитие и отстраненное, но не равнодушное наблюдение за жизнью и характерами людей. Возможно также, что ее успех у мужчин объяснялся не только духовными причинами, поскольку сама графиня признавалась, что несколько лет была «содержанкой».

Неудивительно, что леди Блессингтон произвела на Байрона большое впечатление, в чем он сам не хотел признаться. Она со спокойным достоинством носила свой аристократический титул. Байрон, в свою очередь, мог спокойно беседовать с ней, хотя его всегда привлекала красота. Вскоре он привязался и к лорду Блессингтону. Байрон не считал его дилетантом в искусстве, потому что тот обладал обостренной чувствительностью, вкусом и суждением.

Граф Д'Орсей имел репутацию красавца (Байрон как-то назвал его купидоном. – Л.М.) и щеголя. Несмотря на этот явный тройственный союз, вполне возможно, что отношения леди Блессингтон и графа носили вполне платонический характер. Важно отметить, что Байрон, за свою жизнь сделавший рогоносцами многих мужей и знавший в этом толк, не заметил ничего предосудительного в их отношениях.

«Кружок Блессингтон» прибыл на Альберго-делла-Вилла в Генуе вечером 31 марта. За день до этого леди Блессингтон записала в своем дневнике: «Как бы мне ни хотелось скорей увидеть «великолепную Геную», должна признать, что присутствие в ней лорда Байрона придает городу еще большую привлекательность для меня». Но как многие другие, графиня ожидала встретить Чайльд Гарольда и была разочарована. «Он остроумен, ироничен и жизнерадостен, но совсем не похож на меланхоличного поэта, как я его себе представляла… Среди его темно-каштановых кудрей уже заметна седина, волосы у него шелковистые, и хотя редеют у висков, почти не закрывая лба, но по-прежнему очень густы на затылке… Он очень худой, похож на юношу, и все же в нем есть нечто поразительное, и его нельзя признать за обычного человека… Не думаю, что заметила бы его хромоту, если бы он сам не привлек мое внимание… Его голос очень ясный и певучий, но несколько женственный… Смех звучит точно музыка…»