Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский

Обезглавленный зеленый БТ-9 был темней, чем молодая зелень травы, дружно идущей в рост. Он замер, развернувшись лбом в сторону границы, с захлопнутым люком механика-водителя. Медленно обошли мы танк кругом. Башни его нигде поблизости не видно. Должно быть, увезли немцы на переплавку. Нет и левой гусеницы. Сквозь отверстия в рыжих от ржавчины траках правой гусеницы, вдавленной в землю, проросла уже в третий раз новая трава. Надмоторная броня совсем снята. В моторном отделении просторно: человек может протиснуться между двигателем и бортовой броней.

Ах ты, милая наша «броня крепка»! Ты достойно, судя по твоей боевой позе, встретила свой смертный час. Где же теперь твой экипаж? Твои три танкиста? Сложили свои буйны головы в том неравном, смертельном июньском бою или позже, на горьких и трудных дорогах отступления? А может быть, назло всем смертям, остались живы и сейчас преследуют ненавистного врага на новых, грозных машинах, угощая его и в хвост и в гриву? Много воды утекло почти за три года войны, и всякое могло случиться...

К полудню прибыли мы в Вапнярку (железнодорожная станция и поселок, где дислоцируется наш полк) и доложились начальству.  

На всем протяжении нашего пути от Тульчина до Вапнярки следы стремительного весеннего наступления нашего фронта: огромное количество самой разнообразной немецкой техники, частью разбитой и сожженной, а больше брошенной в панике или из-за отсутствия горючего.

Мы свободны и долго бродим по улицам поселка, осматриваемся, радуемся, встречая знакомых, узнаем от них старые новости: комбат и помпотех с наших пяти маршевых машин смещены; капитан Осадчий ранен в Умани, а Василий Зубарев, командир орудия, убит. Вздохнет по нему не раз в Фастове старшая сестра Михалины.

30 апреля

Мы на переформировке. Сегодня, в канун Первомая, в полку был устроен строевой смотр. Стоял я в первой шеренге и чувствовал себя очень неловко: на ногах у меня красовались валенки, в которых мне приходилось щеголять с самого отъезда из Багвы, так как сапоги мои после кошмарной ночной «прогулки» в Черную Каменку окончательно, как у нас выражаются, «накрылись».

После смотра заглянул в штаб узнать насчет писем, но их почему-то не оказалось ни одного. Настроение несколько омрачилось. Я уже закрыл было за собой дверь штабной хаты, как вдруг меня возвращают обратно и приказывают сдать танковые часы. Не станешь же отнекиваться, когда они предательски оттопыривают нагрудный карман гимнастерки. Донес о часах какой-то неприятный тип из штабных служак, видевший через окно, как я вынимал их посмотреть время. Вот он сидит, бледнолицый, с презрением посматривая в мою сторону. Раздосадованный, проклиная себя за допущенную оплошность, возвращаюсь в нашу хату, а там уже весь экипаж в сборе по случаю прибытия нового наводчика, старшины Кузнецова.

1 мая

Праздник пролетарской солидарности слегка отметили, даже попели и поплясали: гармони в полку нашлись, а когда поздно вечером уже укладывались спать – нагрянули стервятники, которых только здесь и не хватало. Бомбежка началась в 23 часа...   

2 мая

...И длилась до рассвета (счастье еще, что ночи сейчас коротки!).

Напротив нашей хаты – просторный деревянный старый дом, в котором живет большая еврейская семья, а может быть, и две, потому что днем возле него всегда многолюдно: женщины с детишками разного калибра, несколько седых старух и седобородый, высохший, как мумия, высокий старик, с длинными белыми пейсами, облаченный в черное долгополое одеяние с широкими складками и в черную круглую шапку с плоским верхом.

Едва загремели первые взрывы где-то в районе станции, со двора того дома послышались громкие стенания и жалобные причитания, среди которых чаще всего повторялись горестные «ай-вай-вай» и «овэ», а также непонятное слово «яхвэ».

Бомбы падали и на поселок. Когда наша хата при особенно близком взрыве словно подпрыгнула и с потолка нам на головы посыпалась глиняная штукатурка, Николай, отплевываясь от пыли и чертыхаясь, приказал всем отправляться в хозяйский погреб, куда давно уже скрылась старуха с дочерью-солдаткой (хозяин-железнодорожник находился в рейсе). Чтобы не сидеть в тесной, душной яме и не слышать душераздирающих воплей и пронзительного плача детей на соседнем дворе, решаю уйти в конец нашего проулка, который заканчивается глубоким оврагом. Весь поселок изрезан оврагами в разных направлениях и очень живописен по этой причине. Дома, большую часть которых составляют хаты-мазанки, располагаются уступами; улицы то прячутся на дне оврагов, то круто лезут вверх, то неожиданно ныряют вниз. Проводив ребят по саду до круглой черной дыры в земле, служившей входом в погреб, и пожелав им спокойной ночки, удаляюсь вдоль плетня... До оврага оставалось всего с десяток шагов, как вдруг сквозь нудное нытье авиационных дизелей донесся до меня стремительно приближающийся свист. Сделав пару отчаянных скачков вперед, низко приседаю у самого края откоса – и в этот момент за спиною ярко полыхнуло два раза подряд, земля качнулась, сдвоенный грохот ударил в уши, горячая тугая волна воздуха, словно огромная ладонь, отвесила мне мощный шлепок, и я, неловко перевернувшись через голову, больно падаю на спину, а затем по инерции скатываюсь вниз. Лежа навзничь на сыром дне   оврага, бессмысленно смотрю сквозь ветви деревьев на звезды, постепенно приходя в себя.

Вдруг мне почудились негромкие, как будто мужские голоса. С напряжением повернув голову и всмотревшись в темноту, замечаю недалеко, в густой тени раскидистых деревьев, похожих на ивы, хату с крытым крылечком. На нем четыре, не то три человека. Осторожно мигнул огонек цигарки, спрятанный в кулак. Один из людей, приподнявшись с лавочки, перегнулся через перильце, вглядываясь в мою сторону, и окликнул:

– Эй, славянин! Живой?

Слова доносятся до меня словно издалека, так они невнятны.

– Как будто, – отвечаю, кряхтя, поднимаюсь с земли и начинаю отряхиваться.

– Ну и порядок! – одобрил незнакомец, судя по выражениям военный. – Давай топай к нам, перекури это дело.

Я поблагодарил и зачем-то соврал (должно быть, от смущения), что мне некогда и что я разыскиваю одного человека из своего экипажа. Для правдоподобия даже спрашиваю, не проходил ли здесь кто мимо в танкошлеме. Кто-то, должно быть веселый, успокоил меня:

– Коль под бомбу не попал – значит, где-то загулял. К утру воротится, раз в бой не торопится.

Третий голос перебил балагура:

– А вы сходили бы в противотанковый ров. Это вверх по оврагу, отсюда метров четыреста. Ров прямо от оврага влево через поле идет. Промахнуться никак нельзя. Туда как раз много народу с верхних улиц потянулось, когда фриц кидаться начал. Может, и парень ваш там.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});