Фантастика 1990 год - Владимир Фалеев

И снова Сергею показалось странным это непременное желание Кожушихи все, что связано с дубом, соединять в жизни самым загадочным образом. Однако ощущение того, что он и сам уже весь во власти Кожушихиных сказок, все острее захватывало его воображение. Да и бабкины ли только? К этим сказкам привязан отец. Мать, когда заходит речь о дубах, тоже лицом преображается. И ее любовь под дубами проходила. А прадеды?

До самого главного, ордынами почти до смерти посеченного, в сказки вросли. Так и жили, так и живут: сказка в человеке, а человек в сказке. А его, Сергея, что гонит в родные места? Только ли забота о матери и отце? Только ли желание подпитать свою кровь родниковыми водами?… Надышаться цветочной прохладой родной природы?… В Москве давно живет и работает. Там кино, телевизор. А здесь - сказки. Весь его дух отсюда. Неистощима его тяга к тайнам. Иссыхает он без деревенских сказок, создающих здоровыми и землю и людей.

А потом Сергей вместе с Лариской сажал ивовые черенки по краю рва, укрепляя его.

Посадили и молодой дубок. С огорода Кожушихи. Долго примеривались, где лучше его поставить. А когда сделали лунку на глубину урезанного корня, Лариска попросила насыпать в лунку чернозема. Сама расправила на нем каждый корешок дубка. И так до самого верха лунки; Сергей сыпал глину, а Лариска каждый новый боковой корешок укладывала на чернозем.

– Расти, милый,- потрепала дубок за его узорную листву Лариска.

– Какое-то религиозное отношение у вас к дубам,- заметил Сергей.- Дерево - не человек.

– Оно живое,- сказала Лариска.- Плохо посадишь - не выживет. Под ним глина сплошная. А в глине любой корень глохнет. Посмотрите, вон сколько в ней твоих черенков задохйулось.

– Это верно,- согласился Сергей.

Лариска принесла три ведра воды. Кожушиха вылила их в лунку новосела.

– Отдыхайте. Все будет хорошо,- сказала она.- Завтра же на нем новые листья проклюнутся. Это ливневая вода со старого дуба стекла. В ней сила имеется. Особая.

“А я тебя, словно в бане видел”,- Сергей хотел сказать об этом Лариске, но не осмелился. Ночью она уехала в город. И когда на другое утро Сергей спустился в ров, не поверил своим глазам: дубок по-весеннему напружинился, на всех его ветках прорезались свежие листья. Сергею тоже предстояло уезжать, а жаль было расставаться с дубком, как с живым, как со щемящей памятью о Лариске…

Владимир МИХАНОВСКИЙ. СЛУЧАЙНЫЕ ПОМЕХИ

(Главы из повести)

…Здесь, в Тристауне, он поселился в заброшенном домишке на городской окраине. Собственноручно прибил вывеску: “Часовых дел мастер. Ремонт и сборка часов по вкусу клиента”. На вывеске сам же намалевал усатого молодого человека, который жестом факира выхватывает из ничего, из воздуха, пару часов. Лицо молодого человека получилось свекольно-красным, а один ус явно длиннее другого. Если говорить по правде, художником он был никудышным.

Подходящую для себя профессию он долго обдумывал загодя и решил, что часовщик - самое надежное. Ведь едва ли не все люди пользовались часами - в сущности, нехитрым, даже примитивным прибором для измерения времени. Врожденного чувства времени, без которого он себя не мыслил, у них не было.

Занимаясь ремонтом и сборкой часов, он решал сразу несколько необходимых проблем.

Во-первых, он мог заработать на безбедное существование, не прибегая к помощи аппаратуры, которая могла бы привлечь нежелательное внимание.

Во-вторых, у него естественным образом завязывались контакты с местными жителями, для которых он по прошествии времени стал своим.

В-третьих - и это главное,- будучи в безопасности, он мог без суеты готовиться к выполнению возложенной на него миссии.

Частенько, проходя мимо распахнутых настежь дверей мастерской, тристаунцы видели, как в глубине ее, склонившись над столом, возится с микроскопом и детальками часовщик.

Откуда им было ведать, что занимается старик вовсе не часами, а прибор с микрометрическим винтом и тубусом - вовсе не микроскоп?…

Планета, как и предполагалось, оказалась чрезвычайно богатой рудами и минералами, так что с загрузкой синтезатора никаких проблем не возникло.

Ему предстояло собрать из выращенных деталей два небольших аппарата, чем он и занимался в течение долгого времени.

Таиться от любопытных, как и все провинциалы, тристаунцев не следовало - это только навлекло бы подозрения. Потому он, тонкий психолог, и действовал в открытую.

Аппараты, которые он в конце концов собрал, резко отличались друг от друга как по назначению, так и по внешнему виду. Форму, впрочем, он мог придумать любую - она определялась только его собственной фантазией.

Первый прибор - мыслепередатчик - имел сравнительно небольшой радиус действия, три-четыре километра в земных единицах. По его расчетам, для первого опыта этого было достаточно.

Со вторым аппаратом - усилителем - дело обстояло сложнее.

Если передатчик должен был до конца находиться при нем, то усилитель следовало отправить в космос на расстояние не менее трехсот тысяч километров.

Оба прибора он собрал давно. Усилитель вышел компактным - чуть побольше булавочной головки. Однако что делать дальше? Вывести его на орбиту с помощью малой ракеты?

Вроде бы не плохо, и такая возможность у него имелась. Но запуск необычной, пусть даже и малогабаритной ракеты обязательно заметят, а это может вызвать самые нежелательные последствия.

Долго размышлял он, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, даже бессонницу нажил. Бродил по городу, здоровался с многочисленными знакомыми, заглядывал то в стереотеатр, то в речной порт, то на аэродром - своего космодрома у Тристауна не было.

Слетать к океану, где расположен ближний космодром, и, наметив подходящий рейс, пристроить в корабле усилитель?

Опасно: прибор могут случайно повредить или того хуже, обнаружить и взять для исследования… Это риск, а риск следовало если не устранить, то хотя бы свести к минимуму.

Его задание состояло из двух этапов. Первый - проверить эффективность воздействия мыслепередатчика на землян. Второй - если прибор произведет ожидаемый эффект, сообщить на материнскую планету. Для этой цели необходимо вывести усилитель подальше в космос.

Между тем время, отведенное для выполнения операции, истекало. Он ощущал это по внутреннему своему биоритму, без всяких часов, хотя в последние годы мастерил их с большим увлечением.

Он был уже близок к отчаянию, когда делу помог случай.

Однажды он возился у токарного станка, вытачивая детали клепсидры - прибора для измерения времени, которым пользовались древние греки. Он вычитал его описание в каком-то пыльном фолианте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});