О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

— Ну… Нет, быть того не может. Я про такое и не слыхивал. А вы, мистер Хэрриот?

Я покачал головой. Но эта новость как-то удивительно гармонировала с оттенком фантастичности, которую обрел этот день.

Боб Селлерс крикнул, перелезая через изгородь:

— Ну ладно! Не верите, так я вам покажу.

Он повел нас к дальнему концу луга, где вдоль стенки тянулась сухая канава.

— Вот он! — Голос Боба был полон торжества.

И действительно, в высокой траве, положив мордочку на передние ноги, уютно устроился крохотный рыже-белый теленок.

Увидев мать, малыш неуверенно поднялся на ноги и кое-как вскарабкался по откосу канавы, но едва он выбрался на луг, могучая корова наклонила голову и осторожно столкнула его вниз.

— Видали? — воскликнул Боб, размахивая руками. — Она его прячет!

Мистер Роджерс промолчал, и я тоже только пожал плечами, но теленок еще дважды, пошатываясь, выбирался из канавы, и мать дважды неумолимо сталкивала его обратно.

— Сказать, так не поверят! — пробормотал фермер больше самому себе. — Это у нее шестой теленок, а тех пятерых мы от нее тут же забирали, как положено. Так, может, этого она решила оставить себе? Уж и не знаю… уж и не знаю…

Потом, когда мы тряслись по каменистому проселку, Дэвид спросил меня:

— Как вы думаете, эта корова правда прятала теленка… чтобы оставить его себе?

Я растерянно смотрел перед собой на дорогу.

— Теоретически так не бывает. Но ты же сам видел, что произошло. А я… как мистер Роджерс, я просто не знаю. — Тут я прикусил язык, потому что машину отчаянно тряхнуло на глубоком ухабе. — Но в нашей работе видишь много странного.

Мальчик задумчиво кивнул.

— Да, по-моему, жизнь у вас такая, что не соскучишься!

56

Военврач положил папку с моей историей болезни и дружески улыбнулся мне через стол.

— Как ни грустно, Хэрриот, но вам предстоит операция.

Эти слова, хотя и сказанные очень сочувственно, были как удар по лицу.

Шел первый год войны. Разлука с Хелен, летная школа, короткий отпуск на несколько дней, чтобы повидать Хелен и нашего новорожденного сына Джимми, первые самостоятельные полеты. И вот два дня спустя после того, как я стал военным летчиком…

— Операция… А нельзя ли…

— Нет, — ответил он. — Ваш старый шрам. Ведь вас уже оперировали по этому поводу?

— Да, несколько лет назад.

— Боюсь, рана вот-вот откроется, так что ею следует заняться.

— Когда? — я сумел выдавить из себя только это слово.

— Немедленно. В самые ближайшие дни.

— Но мою эскадрилью в конце недели перебрасывают во Францию.

— Ах так? Очень жаль. — Он развел руками и снова улыбнулся. — Но они отправятся без вас. Вы будете в госпитале.

Авиационный госпиталь я покидал с чувством большой благодарности к замученным работой, но неизменно бодрым и приветливым сестрам и санитаркам. Они постоянно бранили нас за разговоры после отбоя, за курение под одеялом, за захламленные постели, но меня неизменно поражала их преданность делу.

Лежа там, я размышлял: что заставляет девушек выбирать эти выматывающие профессии? Доброта? Потребность о ком-то заботиться? Не знаю, но я убежден, что это скорее всего врожденное чувство.

Черта эта присуща и некоторым животным, доказательством чему служит Джуди, овчарка Эрика Эббота.

Познакомился я с Джуди, когда лечил у Эрика бычка от актиномикоза языка.[19] Он был еще почти теленком, и фермер ругал себя за то, что заметил его состояние, только когда он превратился в ходячий скелет.

— Черт! — ворчал Эрик. — Он пасся в стаде на дальнем лугу, и, уж не знаю как, я про него забыл. И нате, пожалуйста!

Когда актиномикоз поражает язык, лечение следует начинать сразу, едва появятся первые симптомы — слюнотечение и припухание под челюстью. Если же упустить время, язык увеличивается, становится все тверже и в конце концов высовывается изо рта, неподатливый, как кусок дерева, — в старину эту болезнь так и называли: «деревянный язык».

Заморенный бычок уже достиг этой стадии, и вид у него был просто жалкий, но и чуть комичный, словно он меня дразнил. Однако распухший язык лишал его возможности есть, и он в буквальном смысле слова околевал с голоду. Он лежал на полу неподвижно, словно ему уже было все равно.

— Ну, Эрик, нет худа без добра, — сказал я. — Сделать ему внутривенную инъекцию будет легко. У него не осталось сил сопротивляться.

В то время как раз появилось новое и прекрасное лечение, очень современное и эффективное, — введение в вену йодистого калия. Прежде фермеры обычно мазали больной язык йодом. Процедура эта была медленной, а главное, результаты давала далеко не всегда.

Я ввел иглу в яремную вену и запрокинул флакон с прозрачной жидкостью. Я растворял две драхмы йодистого калия в восьми унциях дистиллированной воды, так что сама инъекция много времени не занимала. И флакон был уже почти пуст, когда я осознал присутствие Джуди.

Нет, конечно, краем глаза я видел, что все это время рядом со мной сидела большая собака, но теперь черный нос придвинулся так близко, что почти коснулся иглы. Затем нос прошелся по резиновому шлангу до флакона и двинулся вниз, сосредоточенно посапывая. Когда я извлек иглу, нос принялся внимательно исследовать место укола. Затем высунулся язык и начал тщательно вылизывать шею бычка.

Присев на корточки, я с интересом следил за собакой. Ее поведение явно диктовалось не просто любопытством: каждое ее движение было проникнуто какой-то трепетной заботливостью.

— А знаете, Эрик, — сказал я, — мне так и кажется, что эта собака не просто наблюдает за мной, а принимает самое активное участие в лечении.

Фермер засмеялся:

— Тут вы в точку попали. За Джуди это водится. Не собака, а прямо больничная сиделка. Чуть что не так, а она уж на посту. И ее не отгонишь!

Услышав свое имя, Джуди быстро подняла голову. Она была настоящей красавицей, причем редкой масти — в привычную черно-белую окраску деревенских колли вплетались волнистые каштановые и серебристые полоски. Возможно, причину следовало искать в предке смешанных кровей, но результат получился очень симпатичный, а дружелюбные ясные глаза и смеющаяся пасть делали ее еще более привлекательной.

Я протянул руку и пощекотал ее за ушами, а она в ответ завиляла хвостом с таким энтузиазмом, что двигался весь крестец.

— По-моему, она просто очень добрая собака.

— Что есть, то есть, — ответил фермер. — Но дело тут не так просто. Может, это и глупо, но, по-моему, Джуди считает, что вся наша живность находится на ее попечении.

— Могу поверить, — кивнул я. — Но давайте-ка перевернем его на грудь.

Мы подсунули руки под спину бычка, приподняли его, подперли с обеих сторон тючками соломы, чтобы он снова не завалился на бок, и укрыли конской попоной.

В такой позе он выглядел чуть-чуть получше, но исхудалая голова с гротескно торчащим языком покачивалась от слабости, а на солому продолжали стекать струйки слюны. Я подумал, что, возможно, живым его больше не увижу.

Однако Джуди как будто не разделяла моего пессимизма. Добросовестно обнюхав тючки и попону, она зашла спереди, ободряюще облизала косматый лоб, а потом села перед бычком — ни дать ни взять ночная сиделка у постели тяжелобольного.

— Она так тут и останется? — спросил я, заглядывая в хлев перед тем, как закрыть дверь.

— Да, уж теперь ее оттуда не выгонишь, пока он не сдохнет или не пойдет на поправку, — ответил Эрик. — Самое ее любимое занятие.

— Как знать, не пробудится ли в нем интерес к жизни просто потому, что она сидит рядом? А без помощи ему не обойтись. Пока инъекция не сделает свое дело, вам надо поддерживать его силы молоком или жидкой кашицей. Лучше всего, конечно, чтобы он пил сам. Но если не сможет, вливайте ему в глотку. Только осторожнее, а то он может захлебнуться.

На этот раз я мог применить по-настоящему действенное лекарство, что в те времена случалось не так уж часто, а потому бычок Эрика особенно меня интересовал и мне не терпелось узнать, вырвал ли я его из лап смерти. Но я помнил, что результаты проявятся не сразу, и заставил себя выждать пять дней.

И я шел через двор к хлеву, зная, что через несколько секунд мои сомнения разрешатся раз и навсегда: либо он издох, либо уже поправляется.

Стук моих каблуков по булыжнику не остался незамеченным: над нижней створкой двери возникла голова Джуди с настороженными ушами. Я ощутил прилив торжества: если сиделка на посту, значит, пациент жив. Окончательно я убедился в этом, когда собака на секунду исчезла из виду, а потом без малейших усилий перемахнула через створку и кинулась ко мне, прямо-таки извиваясь от восторга. Она словно пыталась сказать мне, что все идет хорошо.

Бычок, правда, еще лежал, но он обернулся ко мне, и я заметил, что изо рта у него свисает клок сена, зато языка не видно.