Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Откуда же такие громадные цифры? Современными исследователями выделяются следующие причины того явления, что русская Действующая армия периода Первой мировой войны (армия феодально-буржуазного переходного типа) понесла самые большие в сравнении с прочими воюющими странами численные потери:

1) стародавняя традиция небрежения живой силы;

2) низкий образовательный и культурный уровень нижних чинов;

3) традиционный настрой кадровых офицеров-дворян на личный героизм;

4) устарелые стратегия и тактика, которыми иногда руководствовался высший генералитет;

5).весьма низкий уровень дисциплины и организованности;

6) более высокий уровень коррупции, особенно среди тыловых и интендантских служб;

7) демократизация армии и свободное ведение массированной революционной и пораженческой пропаганды в решающем 1917 году лишали армию способности к организации как оборонительных, так и наступательных действий.[453]

Помимо объективных причин, действовали и субъективные, а именно — чисто военного характера. Эти причины могли усугубляться во время войны либо исправляться, но малыми темпами. Запоздание вело к новым поражениям и очередным потерям. То обстоятельство, что германская военная машина в двадцатом столетии являлась сильнейшей в мире, показывает, сколь тяжелой была борьба с ней. Первой мировой войны Российская империя не выдержала.

Соединенным антигосударственным действиям либеральной оппозиции и союзников по Антанте, не желавшим видеть в послевоенном мире сильной России, невероятно способствовал факт поражений на фронтах войны. А вот в этом уже напрямую виноват царизм как таковой. Великая Отечественная война была выиграна Советским Союзом, вложившим в победу над фашизмом наиболее весомый вклад. Характер тотальной войны, помноженный на способность большевиков быстро и эффективно учиться на собственных ошибках, привел к капитуляции гитлеровской Германии.

Человеческий фактор остается ведущим на войне и теперь. Бесспорно, что «война является перманентным плебисцитом, выявляющим солдатскую и народную готовность бороться и жертвовать собой: это выявляется в числе легкораненых и в строю не остающихся, в числе дезертиров, перебежчиков, в числе сдающихся в плен».[454] Но от кого зависит этот плебисцит? Всегда ли от самого участника, зачастую поставленного в условия выбора между очень плохим и еще куда более худшим?

Россия потеряла в Первой мировой войне многое, однако главной потерей стала кровь ее сынов. По сведениям Главного штаба, неоднократно приводимым в литературе, потери на 1 февраля 1917 года, составили:

Эти цифры являются, безусловно, несколько заниженными, особенно в отношении кровавых потерь. Более того, Россия потеряла в войне больше любой другой страны. Общие потери Российской империи в годы Первой мировой войны, по данным ген. Н. Н. Головина, составили около восьми миллионов человек, в том числе 2 417 000 пленными, и до 5 500 000 убитыми, ранеными, отравленными газами, заболевшими. Из этих последних 1 860 000 потерь являются безвозвратными. Даже немцы, дравшиеся на всех фронтах войны, потеряли немного меньше. Такое положение сложилось как в силу причин внутренних (кризис вооружения, стремление воевать «числом, а не умением», самоубийственная стратегия), так и причин внешних, выражавшихся в том, что союзники старались не только победить Германию, но и максимально ослабить Россию.

Французы, постоянно укорявшие русских за неумение, старались ссылаться на собственные усилия по ведению боевых действий на Западном фронте. При этом своей «Битвой на Марне» четырнадцатого года они бахвалились вплоть до выхода России из войны. И действительно, было чем гордиться. Но если посмотреть беспристрастно, то можно видеть, что русские несли гораздо большие потери, чем французы, в том числе и в первый период войны. Так, с начала войны по 1 ноября 1915 года русские армии потеряли 4 360 000 чел. выбывшими из строя, причем летом —1915 гг. русские теряли в месяц более двухсот тысяч человек только пленными. Французы потеряли в 1914/15 г. 2 385 000 чел., причем пик их потерь пришелся как раз на Марну: 216 000 в августе 1914 года и 238 000 в сентябре.

И еще: всего в тяжелейшем для Западного фронта 1914 году французы потеряли 955 000 человек. Даже если предположить, что за первые четыре месяца 1915 года (операция в Шампани, сражения в Веврской долине, Артуа) из общей цифры в 1 430 000 потерь в 1915 году наши союзники потеряли пропорциональное число — 480 000 чел., — то и тогда с начала войны до мая 1915 года французские Вооруженные силы потеряли около 1 450 000 человек. За тот же период (то есть еще фактически до Великого Отступления 1915 года, принесшего русским Вооруженным Силам наибольшие потери) русские армии потеряли 1 974 000 чел..[455] Конечно, против французов сражалась большая часть собственно германцев, дравшихся лучше австрийцев. Но ведь и французы в этой борьбе были не одиноки: плечом к плечу с французскими дивизиями стояли британцы и бельгийцы. И даже уже все в той же кампании 1914 года, когда высокоманевренные действия велись на обоих фронтах, противник потерял больше людей именно на Востоке: 223 000 немцев и 723 000 австрийцев (во Франции в 1914 году немцы потеряли 757 000 чел.). Так чей же вклад в общую победу более весом?

Понятно, что Российская империя имела втрое больший по сравнению с Францией мобилизационный потенциал, однако стоит напомнить, что в секретных соглашениях союзников по Антанте в отношении дележа трофеев после войны (главное — территории), русские должны были получить существенно меньше Франции и Великобритании. Конечно, это — если судить в тех традиционных геополитических категориях, что господствовали в первой половине двадцатого века, когда мощь великой державы определялась не столько экономическим развитием, сколько территориальными приобретениями. Так почему же Россия должна была терять больше жизней своих сыновей, а получить за это после победы меньшую, нежели прочие, компенсацию? Ну, как здесь не вспомнить миссию бывшего генерал-губернатора Индокитая П. Думерга (будущий президент Франции) в конце 1915 года с требованием передачи четырехсот тысяч русских солдат для пополнения Западного фронта. И ведь пришлось-таки дать в 1916 году четыре бригады, составленных из лучших солдат. Русские рассматривались союзниками наравне с населением собственных колоний.

Кстати, о колониях. В конце 1916 года французский посол в России М. Палеолог заявлял, что «в то время как Франция из всех сил налегает на хомут Союза, Россия делает лишь половину или треть усилий, на которые она способна»[456]1. Безусловно, в этих словах немало истины. В пропорциональном отношении русские выставили в окопы меньше людей, нежели французы. Но ведь мы были и вооружены куда хуже. Зачем же было посылать в окопы невооруженных людей, когда союзники не желали делиться оружием, даже в обмен на русское «пушечное мясо» в окопах Восточного фронта. Кроме того, слабость экономической структуры Российской империи требовала гораздо большего, нежели во Франции или Великобритании, количества рабочих рук в тылу. Поэтому как справедливо пишет А. А. Керсновский, «„человеческий запас“ России оказался относительно гораздо меньшим, нежели в союзных или неприятельских странах, — в декабре 1916 года был уже объявлен набор срока 1919 года, тогда как во Франции и в Германии еще не был призван срок 1918-го».

Но западным союзникам (которые все, вместе взятые, дрались с половиной армий наших общих врагов, в то время, как другую половину удерживала одна только Россия) следовало бы не забывать кое о чем, когда они кидали упреки своему русскому союзнику в недостаточности его усилий (и это при том, что Российская империя, фактически участвовавшая в войне на год меньше прочих союзников, понесла самые большие человеческие жертвы). Сетуя русским по поводу малых призывов в России относительно к общему количеству населения, союзники оставили в тени вопрос о собственных колониальных войсках, приводя цифры лишь в отношении метрополий.

Между тем обладая громаднейшими по сравнению с Россией промышленными мощностями (десятикратная разница с Францией накануне войны), экономившими использование рабочих рук в тылу, союзники ставили себе на службу не только солдат колониальных армий, но и рабочую силу своих колоний. Так, мобилизации в действующие войска выкачали из французских колоний 1 400 000 чел., из английских—4 500 000; в самих же метрополиях эти цифры, соответственно, составили 6 800 000 и 5 000 000 чел.[457] Войска колоний дали Франции 545 000 штыков, Великобритания получила 630 000 канадцев, 440 000 австралийцев и новозеландцев, 220 000 из Южной Африки, 1 160 000 из Индии.

Помимо того, значительное количество людей из колоний трудились в народном хозяйстве метрополий, работая на оборону в тылу: так, колонии дали Франции 220 000 людей только в рабочие батальоны. Но ведь и на местах, в самих колониях, на Антанту работали миллионы людей, которые не были официально мобилизованы. Именно они поставляли англо-французам сырье, продовольствие, промышленные материалы. Всем этим союзники очень и исключительно неохотно делились с русскими, стараясь строго «дозировать» свои усилия по борьбе с общим врагом. Поставив себе на службу весь мир, и выступая посредником между Россией и прочими государствами, союзники, подобно ростовщикам, «стригли проценты» в свою пользу, пугая русских тем, что без такого грабительского посредничества придется платить еще больше. Оплата шла предоставленными кредитами, что еще больше увеличивало финансовую зависимость России от Запада.