Охота на ясновидца - Анатолий Королев

Я всовываю пистолет в ухо и вращаю с такой силой, что ушная раковина покрывается алой испариной и на мочке, на золотом цветочке, набухает еще одна сережка, отличая из чистой кровищи.

— Вставай. Я выброшу тебя за борт, падаль.

И она молча встает! Не визжит, не цепляется за жизнь, а встает и стоит, шатаясь от боли, пылая злобой, ненавистью и бессилием. От служанки пахнет копченым лососем… Спокойно, Лизок, говорю я себе, она боится высоты, а не смерти. Ты ведь еще не забыла, как она трусила, выходя на балкон. Страх высоты сделает свое дело и развяжет язык.

Я никак не маскирую свое нападение — наоборот хочу продемонстрировать суке всю силу своего сказочного везения. Закрыв глаза, я мысленно — долгую секунду — молюсь своему ангелу-хранителю, молюсь лилиям и вьюнкам у его ног в каплях свежей росы, где отражается небесное пламя: бог мой, мамочка! Спаси и помоги Лизочку в решительную минуту.

Оборвав телефонный провод, я открыто заматываю витой шнур вокруг шеи покойницы Фелицаты — больно заматываю! — и держа один конец удавки в своих руках вытаскиваю служанку в ночной коридор.

Казалось бы, у меня нет совершенно никаких шансов провести в таком виде пленницу и ста шагов, первый же стюард или член корабельной команды, первый встречный поднимет тревогу: подстриженная под панка, в военном хаки, я тащу по кораблю даму в брючном комбинезоне цвета беж, на каблуках, с бриллиантовыми серьгами в ушах, одно ухо которой в крови, один глаз которой заклеен пластырем, как и ее рот.

Правда, уже час ночи. Но еще работают ночные бары, и хотя качка усилилась, самые упорные продолжают глотать свой коктейль и даже вертеться на пятачках дискотеки. Наконец, на посту вся ночная часть экипажа — это десятки людей… ни-ко-го! Ни одной души ни в коридоре, ни в лифте.

Я чувствую, что мою суку охватывает отчаяние: она еле бредет, и я не тороплю. Наконец навстречу коротышка-стюард. Увидев нас, он замедляет шаг.

— Забавная картинка, малыш? — говорю я смеясь, и дергая удавку с такой силой, что Фелицата стукается лбом об стенку. Отчетливо слышен ее стон через окровавленный пластырь на заклеенном рту.

— Вопросы есть?

— Нет, нет… — пугается малый, он ясно понимает, что может получить по рогам и выкручивается с изумительной подлостью:

— Отличная выдумка для маскарада! И стрелой ужаса — мимо.

Фелицата пытается перегородить ему путь, он огибает ее ужом.

Я уверена, что негодяй даже не наберет телефон службы охраны, он уже обманывает себя догадкой, что мы обе пьяны в сиську.

Тогда я затаскиваю ее в бар и подвожу к стойке. Ночной бармен — огромный красноротый африканец в турецкой феске с кисточкой, на латунном пятачке две танцующих мужских пары с мелкой завивкой. Отлично! Педикам наплевать, что делают женщины.

И Фелицата тоже схватывает ситуацию, ее последняя надежда — бармен.

Я заказываю стакан томатного сока.

Бармен машинально исполняет заказ, я расплачиваюсь и сдираю пластырь с губ Фелицаты — черный напряженно ждет, что она скажет.

Дрянь испускает истошный вопль: «Помогите! Помогите! Это похищение!»

Педики — ноль внимания.

Я вырубаю служанку ребром ладони по шее. Теряя сознание, она сползает вдоль стойки вниз, на колени и стоит, уткнувшись головой в стену. Струйка крови из уха дотянулась до шеи и нырнула за воротник.

Я жду, как бармен будет выпутываться из ситуации.

— У нее проблемы? — наконец говорит он, свешивая голову за край стойки. Вид женщины не вызывает сомнений — она жертва насилия.

Очнувшись от удара, моя мегера задирает лицо и уже не кричит, а умоляет:

— Помогите, она хочет меня убить. Она вооружена, у нее револьвер… умоляю вас, мистер, помогите… это серьезно… я заплачу вам… я дам вам много денег… я богата… помогите, умоляю вас… я отдам вам мои серьги…

— Помогите же! — визжит она в полном отчаянии и пытается вонзиться зубами в мою ногу.

Я выливаю на голову Фелицаты весь томатный сок из бокала тонкой-тонкой струей. Заливаю оба уха.

— Вот тебе еще крови, писюха! Это мы так играем на ночь,..

— Ха, ха, ха, — ржет бармен хохотом лошади, — Игра! О'кей! Ночная игра. Ха-ха! Для возбуждения!.. Ха, ха, ха.

Он принял нас за лесбиянок.

Или делает вид, что принял нас за лесбиянок. Он тоже не хочет проблем!

Фелицата немеет от безнадежности своего положения.

Тогда я выдираю из ушей Фелицаты сережки — с мясом выдираю! — чтобы не оставалось сомнений — я убью эту суку — и, разорвав мочки, она снова истерично кричит от боли и страха — клацаю розовым золотом об стойку: держи, она отдает их тебе.

Бармен смотрит на кровавые серьги в ошметках человечьего мяса и продолжает дико смеяться: ему очень, очень, очень смешно.

Я волочу Фелицату за горло к выходу из бара. Провод душит покойницу, она хрипит, мотает головой. Я волочу по паркету бессильное тело. До самых дверей тащу. На спине. Она хрипит, умоляя о помощи. Две пары голубых продолжают кайфовать. В нашу сторону никто не повернул головы. Бармен делает музыку громче: все о'кей, ноль проблем! Я шлю воздушный поцелуй. Он продолжает хохотать во все горло.

Так я вытаскиваю падлу на нижнюю палубу, на корму. Я чувствую — она потрясена. На корабле, где не меньше тысячи пассажиров и триста человек экипажа судьба делает все для того, чтобы за нее некому было заступиться. Она наедине со своей смертью. И ее смерть — это я.

— Слушай, писюха, — кричу я, стараясь перекричать напор волн за бортом, пар, свист, слезы летящего ветра. — У тебя остался всего один шанс.

Мы стоим у корабельной лебедки для подъема и спуска шлюпок на воду.

Мегера прочно обмотана вокруг пояса цепью и пристегнута к лееру. Над нами косое от гнева небо в водовороте туч, мокрая сажа ночи, шрамы света, мольбы и угрозы мрака; а за бортом — еще одна злобная бездна, слюни дьявола, колючая шерсть сатаны, вставшая дыбом, свистопляска волн, залпы соленого пороха о гулкую сталь. Ветер так влажен, что я в миг промокаю до нитки. Я колдую над щитком электролебедки. Я уверена, что справлюсь с двумя кнопками для дураков — красной и черной. Запуск! Лебедка издает механический вопль — леер вздергивает гадину над палубой. Фелицата мотается в стальных цепях, как мертвец в рыбацкой сети. Я возвращаю дряни собственный ужас. Еще один оборот рычага. Поворот винта. Разворот кронштейна за линию борта.

И жертва повисает над бездной. Я разъярена. Я ненавижу себя. Я никогда не была жестокой, это вы, гадские хари, сделали из меня бестию! Уцары волн о борт так сильны, что брызги пороха долетают и сюда, на высоту десятого этажа. Развернув до конца стрелу лебедки, я начинаю — тычками — нажимать на черную кнопку — майна! — стальная жила каната, маслянисто сверкая, рывками, сползает с барабана — тварь уходит за борт. Исчезает из глаз. Еще несколько тычков. Еще несколько метров вниз. Стоп. Бегу к борту. Вцепившись до бела в поручень, я со страхом смотрю на то, как болтается в воздухе человек, подвешенный над смертью. Дух захватывает от высоты панорамы. До воды ей остается не меньше пяти этажей. Ветер раскачивает легкий груз с такой силой, что тело описывает в воздухе свистящий, сверкающий многометровый круг. Словно камень в праще. Если бы здесь борт шел отвесно, а не уходил круто под низ — побрюшьем — к жерлу винта, тварь бы разбилась об сталь, как куриное яйцо об стенку.

Но вращение пращи усиливается. На миг мне становится страшно, что дрянь Фелицату раскокает там, где на корме видны громадные буквы — название корабля. Каждая из букв в два человеческих роста. Меня саму подташнивает от головокружения. Можно легко представить, что она сейчас чувствует там, пролетая вдоль косо уходящей стены с золотыми заглавными.

Всего один торопливый взгляд вниз, туда где от винта разливаются по чернильным волнам взбитые лопастью слюни и жилы снега. Бррр… Еще один взгляд в даль, к горизонту. Там еще страшнее. Ночь накрепко захлопнута кромешной дверью, и только из-под исполинской щели между водой и небом тянет кошмарным сквозняком гибели. Напором ветра по ущелью мрака к «Посейдону» идут приступом — один за другим — смоляные валы в белых бурунах праха.

Вдруг в мой глаз влетает земная соринка, я жмурюсь от боли. Лезу в глаз пальцем. Нет, это соринка неба. В моей руке перышко чайки. Крохотное белое перышко ростом с ноготь, влетевшее прямо в уголок век острым стебельком: хватит…

Я бегу к лебедке. От качки мотает, как пьяную.

Словом, когда я вытащила ее наверх на палубу — сырого раздавленного червяка — и привела шлепками в сознание — Фелицата заговорила:

— Элайза… я больше не могу… — она перешла на русский язык.

— Живи! — я отстегнула цепь от леерного замка, — кто этот чертов клиент?

— Это два человека. Твоя мачеха и ее сводный брат, — она еле ворочала языком и тяжело дышала.

— Но у меня никогда не было никакой мачехи!

— Она была твоей мачехой всего несколько недель, — каждое слово ей давалось с трудом. Фелицату мутило, — когда стала женой твоего отца.