Время учеников. Выпуск 2 - Андрей Чертков

— Женя, что-то… случилось?

Она вцепилась в него глазами, как будто то, что было вокруг, всего лишь легкая перемена погоды, что-то мелкое и пустое, а главное — та щепка, на которой держится мир, — скрывается за его насупленным взглядом.

— Нет, Шейлочка, ничего. Ничего серьезного, приснилась какая-то дрянь, и потом — это… — Он кивнул головой на то, что было внизу и вокруг, и вдруг замер, споткнувшись на полуфразе.

— Смотри. — Он показал глазами вперед.

Серая однородная плоскость, которую трудно было назвать землей, словно покрылась сыпью, на ней вспухали мелкие блестящие пузыри, их было много — тысячи, сотни тысяч, на глазах нарождались новые — рядом, около, под ногами, и Шейла брезгливо отдергивала ступню, когда упругие и твердые зерна упирались в ее подошву,

— Совсем весело. — Женя опустился на корточки и тронул бугорок пальцем.

— Женя, — нервно сказала Шейла, — не надо. Я боюсь.

— Нечего тут бояться. Пусто и голо. Как говорит наш общий друг Леонид Андреевич, бояться надо только себя.

Шейла взглянула на него удивленно.

Дождь полил из пустого неба — мелкий, теплый, бесцветный, — и Шейла, уже ошалевшая от этих тайн и чудес, только устало выдохнула и ладонями зажала виски.

Солнце продолжало светить, и стало жарко как в бане; Женя содрал рубашку и стал хлестать ею себя, как веником.

Шейла сперва смотрела, потом сказала с невеселой улыбкой:

— Спинку не потереть? Я могу.

— Шейлочка, надо пользоваться моментом. Когда еще здесь помоешься. Давай. — Он подошел к ней и отщелкнул кнопочку „молнии“ на вороте Шейлиного комбинезона.

Она хлопнула его по руке и показала язык.

— Не хочу.

— Ну и ходи грязной. — Женя ей подмигнул.

— Ладно. Только ради тебя. — Она ловко сбросила комбинезон и осталась в одних узеньких трусиках.

— Шейла, я тебя тысячу лет не видел такой красивой. Этот дождь тебе очень идет.

Она вдруг застеснялась, но не его, а чего-то страшного и чужого, тени, которая набежала на ее сердце и оставила темный след. Потом махнула на тень рукой и скинула с бедер трусики.

Тело ее искрилось, она шлепала по коже ладонями, и белые точки брызг легко летели по сторонам.

Она смеялась, она была прежней Шейлой, она любила солнце, небо и дождь, она любила его, и Женька прыгал как сумасшедший рядом и дудел на сложенной из губ дудочке, как какой-нибудь козлоногий Пан.

Почему-то не стало страха, и даже заболевшая сыпняком земля не казалась больше чужой и жесткой, и они свалили в кучу свою одежду и ловили друг друга пальцами и влажной мякотью губ, а позже, когда уже не хватало сил и слова сделались простыми и вялыми, Женя сонно раскрыл глаза и увидел Новую Землю…»

4

«…Дождь кончился. Небо было влажное и большое. Из земли тянулась трава, пузыри лопались на глазах и из каждого вылезали стебли. Они быстро меняли цвет и из бледных, немощных и невзрачных превращались в зеленые и тугие. Между ними, обгоняя их в росте, поднимались тонкие пружинистые стволы, мужали, обрастали корой и кроной и взрывались пеной листвы.

Я обнял Шейлу за плечи. Она почему-то плакала. Потом она потянулась к одежде, остановилась на полдороге и повернула ко мне лицо.

— Зачем? — спросил я. — Ты — Ева, а я- Адам. А змея я что-то пока не вижу.

— Женечка, слишком все хорошо, чтобы это могло быть правдой. Мы просто друг другу снимся.

— Тогда у нас удивительно похожие сны. По-моему, нам снятся дни сотворения мира. И такой, без одежды, ты мне всегда больше нравишься. Представляешь, сколько теперь у нас будет времени для любви?

— Есть хочется.

— Хочется. Посмотрим, что тут у нас съедобного…»

5

«…Вокруг уже шевелился луг, торчали клочья кустов, и неподалеку ходила волнами роща. Женя пошел по траве, оставляя за собой ровную примятую полосу, и на его смуглой блестящей коже плясали светляки солнца.

Я смотрела ему вслед и завидовала: какой он сильный, спокойный, не то что я, трусливая и занудная баба. За что он меня такую любит?

— Жень, — крикнула я ему, — а я? Я тоже с тобой. — И высоко подбрасывая колени, кинулась его догонять.

Трава была мягкая и холодная, обыкновенная земная трава, единственное, чего ей не хватало, это стрекота и жужжания всякой крылатой мелочи. И ветер был обыкновенный, земной, и пахло по-земному цветами, и когда я догнала Женьку, я теснее притянулась к нему, и мы так и пошли в обнимку, прижимаясь друг к другу бедрами и заглядывая друг другу в глаза.

И добром это, конечно, не кончилось — едва теплая тень деревьев упала на наши головы, мы забыли про все на свете и опомнились только тогда, когда что-то маленькое и шумное замелькало в тесной листве.

Мне срази, стало не по себе, и я, как стыдливая дева, хлопнулась задницей на траву и прикрыла руками грудь.

А Женя задрал вверх голову и пальцем приказал мне молчать. Потом сказал, гнусавя и нараспев:

— И сотворил Бог всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. — Потом добавил, щекотя мне живот травинкой: — И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь.

— Сразу видно в человеке неандертальца, — сказала я. — Одни животные инстинкты. А как же разум?

— Разум имеет место быть тоже. — Женя поднялся. — Вот я дотягиваюсь до ветки, срываю яблоко и — заметь — не пожираю его в одиночку, а преподношу тебе на ладошке как символ разума и нашей вечной любви. — Он подпрыгнул, выхватил из зеленой тени полосатое яблоко и протянул мне.

Я брызнула белым соком, а Женька подпрыгнул снова и, ухватившись за ветку, стряхнул с нее на траву сразу десятка два.

— Яблоки — это, конечно, вещь, — сказал он, доедая четвертое, — но хорошо бы к ним добавить что-нибудь посущественней. Бифштекс, к примеру. Ты как на предмет бифштекса? Или утку, запеченную с яблоками. А однажды Кондратьев нам с Горбовским сварил такую уху… ой, какая была уха — тройная, а потом жарил камбалу на костре. Слушай, надо срочно добыть огонь. Я с голода помираю…»

6

«…Солнце словно приколотили к небу гвоздем, я различил даже зыбкую точку шляпки на круге белого пламени, когда смотрел сквозь узкий полупрозрачный лист не то ясеня, не то ильма.

Потом точка медленно сползла с круга и яркой каплей прыгнула вниз, к земле. Ее сразу же подхватил ветер, вертикаль, по которой она летела, стала косо смещаться к югу, и что-то в этом было знакомое; я напрягся и вспомнил — что.

„Таймыр“. Наше с Кондратьевым возвращение. Таким нам показывали его по видео.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});