Дюна - Фрэнк Герберт

Фейд-Рота медленно отступал перед крадущимся к нему словно краб гладиатором. Под ногами скрипел песок. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и разлитый в воздухе сладковатый аромат крови.

Фейд-Рота продолжал отступать, забирая вправо и держа наготове другой дрот. Раб боком приближался к нему. Фейд-Рота сделал вид, что споткнулся и услышал, как вскрикнули на галереях.

Раб снова прыгнул.

Боги, что за боец! подумал Фейд-Рота, отскакивая в сторону. Только проворство молодости спасло ему жизнь, но он успел оставить второй дрот в правой руке гладиатора.

От одобрительных возгласов на галереях поднялась настоящая буря.

Вот теперь они действительно меня приветствуют, как и предсказывал Хайват. Фейд-Рота слышал, как зрители заходятся от радости. Никого из их семьи так никогда не приветствовали. И он мрачно припомнил слова Хайвата: «Если ты восхищаешься своим врагом, он делается для тебя еще страшнее»,

Фейд-Рота быстро отбежал на середину арены, откуда всем было хорошо видно происходящее. Он достал длинный нож, пригнулся и. стал поджидать раба.

Одно мгновение потребовалось гладиатору, чтобы привязать к руке второе древко, и он опять бросился в погоню за противником.

Ну-ка, пусть родственнички полюбуются! Я ведь тоже их враг: пускай они всегда представляют меня таким, каким увидят сейчас.

Он вытащил короткий нож.

— Я тебя не боюсь, харконненская свинья, — крикнул ему гладиатор. — Мертвому твои яды не страшны. Я сам могу всадить в себя нож, прежде чем твоя свора хоть пальцем ко мне прикоснется. А ты будешь дохлым валяться рядом со мной!

Фейд-Рота ухмыльнулся и показал рабу длинный нож.

— Попробуй-ка вот этого, — сказал он и тут же сделал выпад коротким ножом.

Раб отбил его руки, ловко проскочил между ними и схватил его кисть в белой перчатке, ту в которой по традиции должно быть отравленное лезвие.

— Ты подохнешь, Харконнен, — прошипел раб.

Они молча боролись. Там, где щит Фейд-Роты касался полущита гладиатора, возникало голубоватое свечение. В воздухе вокруг них запахло озоном.

— Ты подохнешь от своего яда!

Раб начал заламывать руку в белой перчатке внутрь, направляя на Фейд-Роту лезвие, которое считал отравленным.

А теперь пусть все видят, Фейд-Рота наклонил длинный нож и услышал, как он глухо ткнулся в примотанное к руке раба древко.

На мгновение его охватило отчаяние. Ему и в голову не приходило, что дроты с шипами могут помогать рабу. Но они превратились в дополнительный щит! И до чего же здоровый этот мужик! Короткое лезвие продолжало приближаться, и Фейд-Рота впервые осознал, что неотравленный клинок тоже может убить!

— Ублюдок! — прошептал Фейд-Рота.

Едва прозвучало ключевое слово, мышцы раба на мгновение послушно размякли. Этого оказалось достаточно. Фейд-Рота протиснул длинный нож в открывшееся между ними пространство. Ядовитое лезвие сверкнуло и прочертило на груди гладиатора красную линию. Яд действовал мгновенно. Раб разжал руки и качнулся назад.

Ну, дорогая моя семейка, глядите! подумал Фейд-Рота. Запомните раба, пытавшегося повернуть против меня нож, который он считал отравленным! Поломайте себе голову над тем, как на арену проник гладиатор, способный на такое. И всегда имейте в виду, что вы никогда не угадаете, в какой руке у меня яд!

Фейд-Рота молча стоял, наблюдая за медленными движениями раба. Тот впал в странное оцепенение. По его лицу можно было читать, как по книге, — там была написана смерть. Раб знал, что с ним сделали и каким образом. Отравленным оказался другой нож.

— Ты..! — простонал раб.

Фейд-Рота отошел назад, уступая место смерти. Парализующие добавки к яду еще не начали как следует действовать, но их присутствие уже угадывалось в замедленных движениях.

Раб, спотыкаясь, пошел вперед. Казалось, будто его тянули за веревочку: шаг — пауза, шаг — пауза. Каждый шаг мог стать последним. Он все еще сжимал нож, но его острие гуляло из стороны в сторону.

— Придет день… и кто-нибудь из наших… до тебя… доберется, — прохрипел он.

Его рот исказила гримаса горечи. Он присел, сложился пополам, обмяк, потом словно одеревенел, откатился от Фейд-Роты и замер, упав лицом вниз.

В полном молчании Фейд-Рота подошел к нему, поддел ногой и перевернул на спину, чтобы с галерей ясно было видно, как начнет действовать яд, перекручивая мышцы лица. Но когда гладиатор перевернулся, оказалось, что в его груди торчит нож.

Несмотря на досаду, Фейд-Рота испытал что-то вроде восхищения человеком, преодолевшим действие паралитических веществ. Вместе с восхищением пришло чувство, что в сегодняшнем бою действительно было чего опасаться!

То, что делает человека сверхчеловеком, способно внушить ужас.

Подумав об этом, Фейд-Рота вдруг услышал, какой шум поднялся в галереях и ложах. Его приветствовали с безудержным восторгом.

Фейд-Рота отвернулся и посмотрел на зрителей.

Ликовали все, кроме барона, который сидел в глубокой задумчивости, подперев подбородок ладонью, графа и его дамы — они оба пристально смотрели вниз, на него, скрывая лица под улыбчивыми масками.

Граф Фенринг повернулся к своей даме и сказал:

— Ах-х-ум-м, в молодом человеке чувствуются большие возможности. А, м-м-ах, дорогая?

— У него, ах-х, прекрасная симпатическая нервная система — хорошие реакции.

Барон посмотрел на нее, на графа и снова перевел взгляд на арену, размышляя: А ведь кто-то чуть не прикончил одного из членов моей семьи… Страх постепенно сменялся гневом. Сегодня жееночью главного надссмотрщикаподжарят на медленном огне… а если граф и леди тоже приложили к этому руку…

Разговор в ложе барона представлялся Фейд-Роте немой сценой — их голоса тонули в криках и топанье ног. С галереи начали скандировать:

— Го-ло-ву! Го-ло-ву!

Барон нахмурился — ему не понравилось, с каким выражением лица Фейд-Рота посмотрел на него. С трудом подавляя гнев, он помахал рукой молодому человеку, стоявшему на арене над распростертым телом раба. Отдайте мальчику голову. Он заслужил ее уже тем, что открыл мне глаза на главного надсмотрщика.

Фейд-Рота увидел знак одобрения и подумал: Им кажется, что они оказывают мне честь. Пусть видят, что у меня на уме!

Он посмотрел на приближавшегося с ножом-пилой оруженосца и махнул ему рукой, чтобы тот шел прочь, потом еще раз, потому что оруженосец застыл в недоумении. Они думают оказать мне честь, отдав голову!

Он наклонился и скрестил руки-,гладиатора на груди с торчащей из нее рукояткой ножа, лотом вытащил нож и вложил его в мертвую ладонь. Это заняло всего одно мгновение, потом он выпрямился и кивнул оруженосцам:

— Похоронить его так, как есть, с ножом в руках. Он это заслужил.

Наверху, в золоченой ложе, граф наклонился к уху барона и прошептал:

— Великодушный жест, истинное благородство. У вашего племянника кроме смелости есть чувство стиля.

— Он оскорбляет толпу, отказываясь от головы, — пробормотал барон.

— Ничуть, — вмешалась в разговор леди Фенринг. Она посмотрела по сторонам, оглядывая верхние ярусы.

Барон обратил внимание на совершенную линию ее шеи: такая изящная и гибкая, как у хорошенького мальчика.

— Им понравился поступок вашего племянника, — заметила она.

Когда до самых дальних рядов докатилось значение жеста Фейд-Роты, когда люди увидели, как оруженосцы уносят неповрежденное тело гладиатора, барон понял, что она правильно оценила их реакцию. Люди просто зашлись от восторга, они хлопали друг друга по спине, кричали и топали.

Барон устало заговорил:

— Я должен отдать распоряжение о начале народного гуляния. Нельзя отпускать людей домой в таком возбужденном состоянии. Я должен показать им, что разделяю их ликование.

Он дал знак охране, и стоявший над ложей слуга стал размахивать харконненским флагом: раз, два, три — сигнал к началу праздника,

Фейд-Рота пересек арену и остановился под золоченой ложей: оружие в ножнах, руки вдоль тела. Перекрывая безумство толпы, он крикнул:

— Народное гуляние, дядя?

— В твою честь, Фейд, — отозвался барон и снова приказал помахать сигнальным флагом.

Силовые барьеры вдоль арены опустились, и туда устремилась толпа молодых людей, которые наперегонки бросились к Фейд-Роте.

— Вы распорядились убрать силовое ограждение, барон? — спросил граф.

— Никто не причинит мальчику вреда, — ответил тот. — Сегодня он герой дня.

Первые молодые люди добежали до Фейд-Роты; подняли его на плечи и торжественно понесли вдоль арены.