Всё о Кыше, Двухпортфелях и весёлых каникулах - Юз Алешковский

шёпот:

— Как его зовут?

Я засмеялся: меня ловили на удочку.

— Прекратить! Знаешь, что бывает за ложные показания? Думаешь, я с тобой цацкаться буду? Не такие клубки распутывал. И тут ниточка в моих руках. «Ваша игра проиграна, Смит!» Чем дольше будешь отпираться, тем хуже для тебя. Итак: вы отвлекали, а гражданин «икс»…

— Я не знаю «икса». У меня переэкзаменовка… Я попросил Ксюшу подиктовать… И почему «Смит»? Я не шпион!

— Не финтите, Царапкин! Бесполезно.

Я задумался и спросил:

— Как пишется: «не финшу» или «не финтю»?

— Меня не выведешь из себя, — сказал Васильков. — Поговорим по-другому. — Он снял трубку и набрал номер. — Лескин? Привет. Зайди на минуточку. Тут сложное дело. Перекрёстный допросик устроим… Сколько лет? Сколько тебе?

— Двенадцатый, — сказал я.

— Тринадцать скоро, — продолжал Васильков. — Что-что? Полегче, Лескин… полегче! У тебя у самого детский сад… А у меня, думаешь, не работа?

В трубке часто забибикало. Лескин её бросил. Васильков закурил и сказал:

— Ладно. Можешь идти. Сам всё распутаю. У криминалистики достаточно для этого средств. Ниточка в моих руках.

Конечно, Василькову было интересней самому всё распутать, но мне уже совсем расхотелось уходить. Я сказал:

— Нет! Нет! Вы послушайте! Я всё расскажу.

— Хорошо, — согласился Васильков. — Только без вранья. Учти. Я сам когда-то был мастер врать.

— А потом?

— Потом противно стало. Не могу врать, и всё. Ни за что не совру, как… пенку с кипячёного молока не съем. — Васильков даже скривился, вспомнив про пенку.

— В общем, — начал я, — Пашка вышел из колонии и стал честным. А ему кое-кто не верит. Тут украли лису. А ещё раньше меня позвали… клубничку воровать. Но домой пришла учительница Анна Павловна, и я спешил… Нет! Я ни за что не пошёл бы с ним, но я забыл, а он пошёл сам… Все стали думать на Пашку. Он и решил убежать из дому в конюхи. Мы сторожили в эту ночь сад. А вчера он принёс в котельную клубнику, и я от ненависти впихнул её в него. Она же общая. Если бы я удержал его…

— Кого «его»? — опять прищурив глаза, спросил Васильков.

— Кого-кого!.. Не скажу. Пускай сам сознается. Я не предатель. Мы в том году в военную игру играли. Меня поймали как языка и полчаса пытали щекоткой. Я чуть от смеха не помер, но не выдал, где лежат бутылки с лимонадом. А вы бы выдали?

— Не путай, Царапкин, не путай! Ты уж не маленький. Сам ведь чувствуешь, что с лимонадом ты был молодец, а с клубникой последний трусишка!

Я спешил всё досказать до конца, потому что Васильков мне поверил.

— Пашка, значит, хотел убежать из-за недоверия. Ему обидно. Тогда я сказал, что это я украл с одним парнем лисицу. Пашка пошёл на работу. И пускай все думают на меня.

— То есть как это пускай думают на тебя? Так не бывает… И вообще, вы так всё запутали, что у меня голова кругом идёт… Давай с самого начала. Нет. Вот тебе листок бумаги, садись и пиши. Ужасная каша…

— Ха! — обрадовался я. — Лучше вы мне подиктуйте! Чтобы время не терять. У меня же переэкзаменовка.

— Ты сам из-за себя время потерял! — неожиданно по-приятельски раскричался Васильков. — Наворотил чёрт знает что, а мне теперь реабилитировать тебя! Почему? Почему с самого начала не сказал правду? И Пашка твой осёл!

— Ну подиктуйте… — снова попросил я. — Мы дело сделаем, и я целый день не потеряю.

Глава 32

В этот момент в комнату без стука ворвалась моя мама. Она с ужасом посмотрела на меня и сдавленным голосом произнесла:

— Это не мой сын!.. Это не мой сын!.. — и прислонилась к стене.

— Не волнуйтесь. Вы потеряли сына? — спросил Васильков и поднёс маме стакан воды.

Мама выпила и тем же голосом сказала:

— После всего случившегося? Да! Потеряла. Теперь у него привод?

— Самопривод, — заметил я, и сердце у меня сжалось от жалости к маме.

— Вы слышите? Он шутит. Он оброс ложью с ног до головы. О нём говорит весь двор. Я не могу людям смотреть в глаза. А отец хоть бы хны. Я до изнеможения колочу в набат, а он заявляет: «Серёжа — честный парень…» Вот и скатился этот Серёжа в пропасть! Главное, вчера он дал мне честное слово. И уговаривал меня доверять ему во что бы то ни стало!

Тут я закрыл глаза, представив маму на колокольне, колотящей в набат, а себя покатившимся в пропасть…

— Вы должны раз и навсегда изолировать рецидивиста от детей!

— Неправда! — закричал я. — Хватит! Мама, я всё рассказал…

— Ты как разговариваешь со взрослыми? — пришла в себя мама и вытерла платком глаза.

И только Васильков раскрыл рот — наверно, для того, чтобы объяснить маме всё до конца, — как в коридоре раздались крики и возня, дверь толкнули ногой и в комнату ввалились Маринка, какой-то парень в ковбойке и в очках и Пашка. За ними вошёл милиционер. Он что-то сказал на ухо Василькову.

Парень огляделся вокруг и растерянно заявил:

— Это нарушение соцзаконности… Я протестую… Меня ждёт любимая!

— Врёт! Спросите у него документы! — сказал запыхавшийся Пашка.

— Вот его приметы, — подскочила Маринка к Василькову. — Со слов Царапкина. Он его подговорил! Он его ждал под часами и волновался.

— Естественно! Вы разве не волнуетесь, когда ждёте любимую? — спросил парень у Василькова и улыбнулся с надеждой.

— Вопросы буду задавать я! — отрезал Васильков.

У меня на лбу выступил холодный пот. Я же в саду случайно совсем брякнул про парня, который якобы должен был принести приёмник за помощь в краже чернобурки.

Васильков сел за стол, смотря то в записную книжку Маринки, то на парня, и вдруг захохотал. Парень ему пригрозил:

— Вам этого не простят вышестоящие органы! Учтите! Меня ждёт любимая!

Тогда Васильков сказал:

— Высокий?.. Сомнительно. Стройный?.. Не сказал бы. Очень красивый?.. Ну нет, товарищ, это же явно не вы. Простите… Можете идти.

— Это глумление над человеком! — обиделся парень.

— Я наврал, — заявил я.

— Но он же стройный и красивый! — не унималась Маринка.

— Как тебе не стыдно, Марина! — вмешалась мама, которая ничего не могла понять.

Парень после слов Маринки немного успокоился и потребовал у Василькова:

— Дайте мне справку о задержании! Если любимая уйдёт, вы будете отвечать за рухнувшее чувство! Без справки я не уйду! Ведь мы сейчас должны были быть в загсе, а я здесь. А она там…

Пашка смущённо топтался на одном