Управляемые - Кристи Бромберг

Прежде чем мы пойдём в «Дом», я предлагаю ему сесть рядом со мной на ступеньки крыльца. Он закатывает глаза, но подчиняется, хоть и неохотно. Эйден поглядывает на меня, пока я осматриваю его распухшие губы с засохшей в уголке рта кровью, темно-красную отметину на правой щеке и, начинающий расцветать, синяк под левым глазом. От моего пристального внимания его щёки густо краснеют.

— Я знаю, ты не хочешь говорить об этом, приятель, но ты должен рассказать мне, что случилось, — я тянусь и беру его за руку, в то время как он опускает голову, наблюдая за муравьём, который ползёт на ступеньке ниже нас. Некоторое время мы сидим молча, и я позволяю ему это, но потом всё-таки сжимаю его руку, давая знать, что пора заговорить.

— Они вели себя как придурки, — ворчит Эйден.

— Кто это начал, Эйден? — Когда он не реагирует, я снова спрашиваю. — Эйден? Кто ударил первым?

— Я ударил, — его голос так тих, так полон печали и стыда, что это разбивает моё сердце. Крупная слеза катится по его опухшей щеке, и я понимаю, что его оборона дала трещину.

— Расскажи мне, Эйден. Кто это был, и что они такого сделали, что ты захотел их побить?

Он поднимает руку и тыльной стороной руки вытирает падающую слезу, как может это сделать одиннадцатилетний ребёнок — оставляя на коже грязный след. — Они назвали меня лжецом, — бормочет он, его нижняя губа дрожит, — Эштон Смитти и Грант Монтгомери.

Маленькие засранцы! Зазнайки, богатенькие маменькины сыночки, находящиеся в их классе на привилегированном положении, чьи родители, кажется, никогда не были рядом. Я обнимаю его плечи рукой и притягиваю к себе, целуя в макушку:

— Из-за чего они решили, что ты им наврал?

Я чувствую, как напрягается его тело, и в моей голове рождается множество вариантов, пока я жду его ответа. Когда Эйден, наконец, заговаривает, его голос еле слышен:

— Они сказали, что я наврал, что был на гоночном треке в воскресенье. Что я не встречался с Колтоном и не знаю его...

Моё сердце сжимается от его слов. Он был так взволнован, когда собирался в школу, желая рассказать друзьям о своём приключении. Так радовался, что теперь крут, потому что в этот раз он участвовал в том, чего не делали другие дети. И его восторженное состояние закончилось дракой. Я как наяву вижу, как это произошло: как они дразнили и толкали Эйдена, пока он не набросился на них в ответ. Я тяжело вздыхаю, снова сжимая его плечи. Мне бы хотелось сказать ему, что эти маленькие засранцы заслужили свою участь, и он поступил правильно, но ведь ясно, что это значит отреагировать не самым ответственным образом.

— О, Эйден. Я сожалею, мальчик мой. Мне так жаль, что они тебе не поверили. Жаль, что они нападали на тебя... но, Эйден, размахиванием кулаками дела не решить. В конце концов, от этого только хуже.

Он неохотно кивает головой:

— Я знаю, но...

— Эйден, — выговариваю я ему строгим голосом, — никаких «но». Тебе нельзя решать свои проблемы с помощью кулаков.

— Я знаю, я пытался пожаловаться миссис МакАдамс, когда они начали толкаться, но она не стала меня слушать, — я вижу, как ещё одна большая слеза повисает на его густых ресницах.

— Тогда я запишусь на приём к мистеру Болдуину, чтобы поговорить об этом с ним и с миссис МакАдамс, — Эйден вскидывает голову, его глаза широко распахнуты от страха. — Я не собираюсь всё усложнять, Эйден. Я хочу попросить их быть повнимательнее к детям. Чтобы убедиться, что в дальнейшем они не позволят повториться сегодняшним обстоятельствам. Я прослежу за тем, чтобы другие дети не узнали, Эйден, но мне нужно твоё уверение, что это не повторится.

Он кивает головой, уклончиво хмыкая.

— У меня проблемы? — Он смотрит на меня из-под мокрых от слёз ресниц с трепетом в глазах.

Я обнимаю Эйдена обеими руками, сжимая его маленькое тело, которое испытало так много боли за такую короткую жизнь. Прижимаю мальчика к себе, успокаивая и давая понять, что всё хорошо. Что, даже если он что-то натворил, это не значит, что его жестоко изобьют и лишат еды, как это было в его прошлом.

— Да, малыш, это так... Но, думаю, это горькое чувство — самое худшее, что с тобой будет, — я ощущаю, как его плечи облегченно опускаются, расслабляясь, пока в моей голове зреет план.

***

— Я знал, что долго без меня ты не протянешь, — на том конце линии отдаётся эхом переполненный самонадеянностью голос Колтона. Мой пульс учащается только от одного его сексуального звучания, но я должна абстрагироваться от его влияния, чтобы осуществить свой план и помочь Эйдену восстановить уверенность в себе и авторитет в школе.

— Я звоню не из-за себя, Ас, — я сохраняю свой тон деловым, зная, как легко Колтон может меня отвлечь, а я хочу, чтобы он воспринял меня серьёзно.

— Ооо, я люблю, когда ты вся такая официальная и сосредоточенная. Это так заводит, Райлс...

— Да мне все равно! — отвечаю я, но не могу сдержать медленно расползающуюся по лицу улыбку.

— Нет, серьезно, в чем дело, сладкая?

Почему мне так нравится, как он меня называет? Почему это заставляет меня думать, что для него я особенная?

— Это из-за Эйдена, — я подробно рассказываю ему о произошедшем, и он внимательно слушает, несмотря на гул разных голосов на заднем фоне. — Могу я получить от тебя фотографию с твоим автографом или что-нибудь подобное, чтобы Эйден отнес это завтра в школу в качестве доказательства, что он знаком с тобой и был на треке в воскресенье?

Колтон громко хохочет, а я в растерянности от его реакции.

— Это только всё усугубит, Райли. Так может сделать любой мало-мальски способный к «Фотошопу» компьютерщик... Те ребятки съедят его живьём.

— О.. э... у меня нет других идей.

— И не мудрено, — хихикает он, а я слегка обижаюсь.

— Что это значит?

— И, пожалуйста, не вздумай идти разговаривать с учителем или директором, — стонет он. — Тебя обязательно кто-нибудь увидит, и для Эйдена всё станет гораздо печальнее.

— Я не собиралась...

— О да, собиралась, — подначивает он меня, и я в шоке от того, как хорошо он меня знает. — Я просто знаю, что ты была одной из тех правильных послушных девочек, которые делали свою домашнюю работу заранее, помогали учителю в классе и были частью общества. Без обид, Райли, но ты понятия не имеешь, каково это — быть изгоем на пороге полового созревания, кого избивают и достают только за то, что он существует.

Я смущена тем, как хорошо он меня знает, но более всего — для представления о Колтоне-ребёнке — меня волнуют его слова о противостоянии толпе. То его душевное состояние. И когда я не отвечаю ему, он снова смеётся:

— Ты была именно такой, не так ли?