Клипер «Орион» - Сергей Жемайтис

Он предложил Новикову написать письмо к адмиралу сэру Эльфтону. В случае успеха, а тогда он казался стопроцентным, Стива сразу мог стать заметной фигурой среди довольно безликой массы русских офицеров, прозябавших в английских портах. Стива, зная падкую на сенсации английскую прессу, уже видел жирные заголовки над статьями о своем «подвиге» и свои портреты на первых страницах «Таймс».

Позорный провал с письмом был первым страшным ударом для Стивы. Как человек впечатлительный, он — ждал смерти. Будучи на месте командира, он, конечно, не пощадил бы человека, попытавшегося противостоять его воле. Да и Новиков поддерживал мысль о военно-полевом суде. Когда гроза миновала, Стива мгновенно преобразился и, по определению того же Новикова, «приобрел ранее скрываемую наглость».

На это гардемарин пожал плечами и улыбнулся, скривив пухлые губы.

— Нет, это просто чувство собственного достоинства, которое я умалять никому не позволю. И теперь мне вообще безразлично мнение этого человека о моей персоне. Его аттестация сейчас может только повредить. Лучше находиться в оппозиции к этому красному командиру.

— Зря поднимаете хвост, Стива. Где ваша выдержка, иезуитское смирение, которым вы одно время блистали! Если прежде ваше хорошее поведение нужно было для аттестации, то теперь оно не менее важно. Вы должны выглядеть лояльным к своему командованию и даже при случае подпустить капельку раскаяния.

— Цель?

— Мы скоро войдем в воды, контролируемые англичанами, будем идти мимо их колоний. И тогда ваша «надежность» в глазах командования может быть чрезвычайно полезной.

— Вы считаете, что я не думал об этом?

— Тем более.

— Ну уж нет! Конечно, на рожон я не полезу. Но только буду корректен без всяких там подлизываний, на большее я не способен.

— Способны, и еще как.

Бобрин, сузив глаза, сказал:

— Чем учить меня, вы сами таким путем добивайтесь расположения этих людей.

— Пустой номер. Меня знают как облупленного. Подлый характер. Нелюдим. Зол. Единственное, на что способен, — это стрелять. Да и то какая стрельба из наших двух пушчонок, разве по чайкам картечью. Так что я не могу конкурировать с вашей обаятельностью. К тому же знаете, какого хорошего мнения о вас Мамочка?

— Разве?

— Сам удивляюсь, но факт. Мой олух вестовой слышал от Феклина.

— Да? Скажите, пожалуйста, вот не ожидал!

— Тем, надеюсь, приятней. Феклин, извините, назвал вас Белобрысеньким, думаю, что для вас не секрет, что под этим прозвищем вы популярны среди матросов?

— Впервые слышу, и как вы можете передавать это хамское отношение к офицеру?

— Но-но, Стива! Все надо знать о себе. Так, Феклин, передавая слова командира, говорил, что Мамочка считает вас отличным, многообещающим моряком. Правда, с ветерком еще в голове, увлекающимся идеями, но кто, говорит, не увлекается в его годы. Феклин еще добавил, — Новиков сказал, подражая вестовому: — «Чистая бумага наш Стива, пиши чего хошь!» Во какой вы непорочный. Между прочим, справедливо отмечалось мое плохое влияние на вас. Учтите и меньше вникайте в мои желчные рацеи. Ух и болтлив что-то я стал последнее время. Это уж под вашим влиянием. Ну, выпьем, мой непорочный друг!..

Появление барона фон Гиллера на клипере оказало очень большое влияние на формирование личности Стивы. Барон фон Гиллер говорил при каждом удобном случае, что он, Стива, один из тех немногих людей славянского происхождения, которых необходимо привлечь для создания «великого общества». Бредовые идеи Гиллера Стива воспринимал как откровения пророка. Сам не зная того, он ощупью приходил к там же выводам, пленный немецкий офицер лишь ускорил этот процесс, избавил от раздумий, вложив в голову Стивы простую и ясную мысль, что люди не равны, есть господа, их не много, и есть рабы — их масса. Рабами, естественно, должны управлять господа, что и делалось испокон веков, но в последние столетия благодаря тлетворному влиянию социальных идей в мире нарушается гармония, пришла пора ее восстановить на новом, высшем уровне.

Единственное, с чем Стива не мог согласиться, так это то, что главенствующую роль в создании «великого общества», должны играть тевтоны, и сказал об этом Новикову. Артиллерийский офицер внимательно посмотрел на него:

— Если так дело пойдет и дальше, то вы перещеголяете немца. Вы еще не раскрылись полностью и для себя и для окружающих. Барон чрезвычайно прямолинеен в своп к действиях, питает презрение ко всему, что не соответствует его понятиям, ко всем племенам и расам, кроме арийской, почему-то нас, славян, он считает низшей расой, и это презрение, переоценка своих данных и недооценка окружающих чуть было не стоили ему головы. И еще он беспредельно нагл, в храбрости ему тоже не откажешь, но наглость — его отличительная черта. И еще, конечно, умен, только ум у него какой-то однобокий, как у всех маньяков. Ведь он даже вас провел и чуть было не использовал в своих целях!

— Когда?

— Скажу. Если бы вы не напились этого «мухомора» — напитка бога Шивы, то…

— Думаете, пошел бы на абордаж в бухте Тихой радости? Нет уж, извините!

— На этот раз извиняю. На абордаж бы он вас не погнал, вы были ему нужны для управления парусами клипера в случае его захвата. Ну как? Я не прав?

— Конечно! Я не мог пойти на явную измену, перейти на сторону пиратов!

— Врете, Стива. Перешли, если бы знали, что есть шансы очутиться на «Саффолке». Я наблюдал за вами, когда вы увидели барона на мостике среди англичан. Ну что?

Стива молчал, закусив губу. Как он ненавидел сейчас этого прозорливого пьяницу!

— Ну, не сердитесь, — как-то совсем мягко сказал Новиков, — вы же знаете, какой я циник, мало чего приятного нахожу в жизни, и все-таки кое в чем относительно вас я согласен с Мамочкой. Толстой где-то, не помню, писал, что нет абсолютно хороших и плохих людей, так — середка наполовину, и вы можете выровняться, если захотите, в этом главное различие между вами и бароном. Тому уж не выровняться.

— Оставьте, Юрий Степанович, этот тон старой няни.

— Извольте, а посему выпьем…

Стива потянулся, сидя на диване, он еще никогда не казался себе таким сильным, смелым, удачливым. От его воли зависела судьба экипажа, корабля и его, Стивино, будущее. Он с силой ударил кулаками по пружинящей коже дивана, вскочил и, заложив руки за спину, зашагал по каюте — четыре шага от двери до Портовой стенки и назад к двери. Он репетировал свое первое появление на мостике в роли командира: «Матросы стоят на шканцах. Убраны все верхние паруса, и клипер торжественно движется по спокойному морю (в эту пору штормы здесь редки). Я останавливаюсь, глядя на озадаченные физиономии матросов, и говорю…»