Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский

взглянул на Данченко с удивлением — такого гиганта видел впервые, потом многозначительно посмотрел на доктора.

— Чен — мой друг, полагаю, этого достаточно.

— Еще вопрос, Григорий Самойлович. Ваш друг коммунист?

— С чего вы взяли? — Доктор был явно недоволен настырностью Данченко. — Я же говорил, что политикой не интересуюсь, мировоззрение господина Чена меня не волнует. Добавлю только, что у Чена сложные отношения с властями.

— Японскими?

— Ммм… Не только. Сделайте одолжение, господа, довольно расспросов. У нас мало времени, а Чену нужно подготовиться.

— К чему?

— Позвольте, Григорий Самойлович? Я осведомлен о вашем маршруте, — начал китаец. — К сожалению, не смогу участвовать в столь увлекательном путешествии. Моя задача вывести вас из города, минуя полицейские посты. Как только вы окажетесь в относительной безопасности, мы распрощаемся, дальше пойдете сами. Я укажу вам кратчайший путь, разработаю схему дорог, по которым надлежит двигаться. Очень важно выбрать направление, следуя которому вы не привлечете к себе внимания. Реклама, как известно, двигатель торговли, но вам она совершенно не нужна, — шутливо закончил Чен.

Пограничники задумались. Предстоящее радовало и тревожило: граница далека, путь к ней труден и опасен. Доктор и Чен Ю-Лан, видимо, понимали это. Китаец нервно перебирал янтарные четки.

— Предупреждаю, молодые люди, Чен не верит в успех вашего предприятия, — неожиданно огорошил доктор, китаец сунул четки в карман.

— Устаревшая информация, уважаемый Григорий Самойлович. Я так считал, пока не познакомился с вашими друзьями.

— Значит, теперь вы думаете иначе?

— Полагаю, надо дерзать. Но вместе с тем предвижу столько преград… Столько препон…

— Вы отменно изъясняетесь по-русски, господин Чен Ю-Лан. Где вы учились? Закончили университет? — спросил Лещинский.

Китаец наклонил набриолиненную голову, разделенную идеальным пробором.

— Я много лет работал в одной торговой фирме, занимался самообразованием. Таковы мои университеты.

— Вы читали Горького? — удивился Петухов.

— Приходилось. И других ваших классиков тоже. К сожалению, перевод, в подлиннике не осилил.

— Извините, Станислав, мы отвлекаемся. Почему вы не говорите о своих сомнениях, Чен? Когда же, как не сейчас, обсуждать наш проект — начнется реализация задуманного, будет поздно. С вашего позволения, Чен, я скажу, о чем вы умолчали, добавив к этому и собственные соображения.

— Ради бога, доктор. Правда, я не уверен, что это диктуется необходимостью.

— И все же я скажу, не могу молчать, не имею права. Хотя господин Чен Ю-Лан теперь настроен оптимистично, в душе он, очевидно, продолжает считать, что реализовать задуманное не удастся. Вы погибнете в пути, будете схвачены китайской полицией или японцами, что, впрочем, одно и то же. Убежден, что Чен думает именно так, и полностью разделяю невысказанное им опасение. Ваша затея нереальна и, следовательно, невыполнима. — Шумно отдуваясь, Григорий Самойлович вытер платком толстую шею.

Пограничники стали возражать, доктор и Чен, перебивая друг друга, приводили доводы один другого убедительнее: город наводнен полицейскими, шпиками, на дорогах заставы. Враждующие между собой реакционные китайские группировки, выслуживаясь перед властями, не преминут содействовать им в поимке антигосударственных элементов. В сельской местности орудуют шайки хунхузов, бандиты ради денег готовы на любое преступление. Раздираемый внутренними противоречиями Китай наводнен оккупантами, пуля и штык, топор палача — вот средства, на которых держится их кровавый режим.

— Японская агентура, коллаборационисты всех мастей, разные прихвостни — все будут содействовать вашей поимке. Вас ищут, господа. Каждый, кто укажет ваше местопребывание, получит кругленькую сумму. Желающих заработать иудины сребреники найдется предостаточно. Наконец, вы можете угодить к бывшим вашим соотечественникам, ожидать от них хорошего тоже не приходится.

Скрипнув стулом, Данченко встал во весь свой рост, помолчал, сдерживая волнение.

— Мы вернемся на Родину, Григорий Самойлович! Чего бы это ни стоило.

— Прекрасно вас понимаю, я тоже не здесь родился. Однако подчас обстоятельства вынуждают людей мириться с самыми дорогими потерями. Придет благословенный день, и все мы возвратимся в Россию, а покуда должны приспосабливаться к местным условиям. Между прочим, русские эмигранты в Китае неплохо устроены, многие обзавелись здесь семьями, обрели друзей, имеют работу, деньги.

— Замолчите! Вы предлагаете нам стать изменниками! — не выдержал Петухов.

Доктор вскочил, опрокинул кресло.

— Чушь! Как вы могли подумать?! Я имел в виду совсем другое — вы переждете трудное время…

— Рекомендуете отлежаться на дне?

— Да, если угодно. У меня обширные связи. Выправим вам надежные документы, определим на работу, потом…

— «Потом» не будет, Григорий Самойлович, — с горечью перебил Чен. — Красная Армия разбита. Сталинград выдыхается. Падение волжской твердыни предопределило судьбу Советской России. Войска Страны Восходящего Солнца оккупируют ее вплоть до Уральского хребта.

— Что вы мелете, Чен! Поверили газетным пачкунам и сплетникам? Недаром сказано: умный пишет в клозете, а дурак — в газете, — нервно хохотнул доктор, Чен не принял шутки.

— Весьма сожалею, но именно так и произойдет. Сведения почерпнуты из достоверных источников: летом СССР перестанет существовать как суверенное государство.

Лещинский закусил губу — доктор и Чен правы: план побега — сплошная фантастика, безумство, а его участие в этом — идиотизм. Красных схватят и уничтожат, его же по законам военного времени осудят, как изменника, и расстреляют. Иначе и быть не может — с предателями не церемонятся.

Данченко вышел из-за стола, одернул гимнастерку.

— Благодарим за кров, доктор. Спасибо за беспокойство, гражданин Чен. Нам пора. Как-нибудь сами управимся. Вам, Григорий Самойлович, скажу напоследок словами нашего кобзаря[215] Тараса Шевченко:

В ком нет любви к стране родной,

Те сердцем нищие калеки,

Ничтожные в своих делах…[216]

Чен натянуто улыбнулся, оскорбленный доктор забегал по кабинету, заламывая руки.

— В чем вы нас обвиняете, сударь? Как вы смеете! Я врач, помогаю страждущим, а вы, ничтоже сумняшеся, выдвигаете против меня столь тяжкое обвинение! Вдобавок в моем доме. Неужели вам неизвестно, что наука, в частности медицина, так же как музыка, живопись, не есть достояние какой-либо одной страны? Они принадлежат всем, всему человечеству.

Вбежала испуганная Таня.

— Дедушка, дедушка! Тебе нельзя волноваться! У него больное сердце, господа. Пожалуйста, не ссорьтесь.

— Простите, Григорий Самойлович, — прочувственно проговорил Петухов. — Товарищ погорячился. Вы столько сделали для нас… Петр, выйдем на минутку.

В коридоре Петухов коршуном набросился на растерянного старшину.

— Ты что делаешь, командир?! Люди ради нас жизнью рискуют, а ты… Нашел время политграмоту читать. И кому?!

Данченко виновато потупился: не сладко получать «фитили» от подчиненных.

Ужинали, уткнувшись в тарелки, не глядя друг на друга, настроение у всех было испорчено. Насытившись, Говорухин поставил на блюдечко перевернутый стакан.

— Давайте что-то решать, дорогие хозяева. Сделаете доброе дело — великая вам благодарность, не схотите или, скажем, не сможете — мы не в претензии. Положение ваше