Кафка на пляже - Харуки Мураками

Я молчу.

– Послушай! Что было, то прошло, – продолжает Ворона. – Теперь уже ничего не вернешь. Не надо было тогда ей тебя бросать, и ты не должен был остаться один. Но раз случилось… все равно что вдребезги разбитая тарелка. Как ни старайся, не склеишь. Так ведь?

Я киваю. Как ни старайся, не склеишь. Что правда, то правда.

А Ворона продолжает:

– Слышь? Твоя мать жила с ужасом и обидой в сердце. Прямо как ты сейчас. Поэтому она так с тобой и поступила. Не могла по-другому.

– Хотя любила меня?

– Именно, – говорит Ворона. – Любила, а оставаться с тобой не могла. Ты должен понять, что было у нее на душе, и смириться. Понять, какой непередаваемый ужас и обиду она переживала. Понять, как себя самого. Нельзя, чтобы и с тобой это случилось. Не надо повторения. Иными словами, ее нужно простить. Конечно, это нелегко. Но ты должен. В этом твое единственное спасение. Другого нет.

Я задумываюсь над тем, что сказал Ворона. И чем больше напрягаю извилины, тем сильнее хаос. В голове полная каша, тело жжет, будто с него клочьями сдирают кожу.

– Послушай, а Саэки-сан в самом деле моя мать?

– Разве она тебе не говорила? – отвечает Ворона. – Это остается на уровне гипотезы. Вот так. Пока на уровне гипотезы. Это все, что я могу сказать.

– Гипотеза, против которой пока нет весомых контраргументов.

– Точно, – соглашается Ворона.

– Значит, я должен во что бы то ни стало разобраться с этой гипотезой.

– Правильно, – без колебаний заявляет Ворона. – Если против гипотезы не находится серьезных контрдоводов, она стоит того, чтобы вникнуть в нее поглубже. Впрочем, сейчас тебе ничего другого и не остается. Вариантов нет. Все равно придется копать до конца, даже если от себя самого откажешься.

– Откажусь от себя самого? – Эти слова прозвучали как-то странно, неожиданно. Я не уловил их толком.

В ответ – молчание. Я с тревогой оборачиваюсь и вижу, что Ворона еще здесь, идет за мной след в след.

– А чего тогда Саэки-сан боялась? На кого обижалась? Откуда все это появилось? – спрашиваю я, не останавливаясь.

– А ты сам-то как думаешь? – отвечает Ворона вопросом на вопрос. – Пошевели мозгами. Подумай хорошенько. На что тебе голова?

Я думаю. Надо в этом деле разобраться, пока не поздно. Но прочесть мелкие письмена, которые проступают в сознании на самой линии прибоя, пока не удается. Волна набегает и тут же отступает – интервал слишком короткий.

– Я люблю Саэки-сан, – говорю я. Эти слова срываются с языка совершенно естественно, как бы сами собой.

– Знаю, – небрежно бросает Ворона.

– У меня раньше никогда такого не было. И сейчас это для меня важнее всего.

– Понятное дело, – говорит Ворона. – Само собой. Конечно, это важно. Иначе ты разве бы забрался в такую глушь.

– Но все никак не пойму. Голова вдет кругом. Ты говоришь, мать меня любила. Очень. Хочется верить. Но даже если так оно и есть, я все равно не понимаю. Почему, когда человека сильно любишь, надо его так мучить. Я хочу сказать: какой тогда смысл его любить? Почему так получается?

Я жду ответа. Жду и молчу. Но ответа все нет и нет. Оборачиваюсь – Ворона уже исчез. Только прошуршали крылья над головой.

А голова идет кругом.

Пройдя еще немного, я увидел двух солдат.

На них была полевая форма старой императорской армии. Летняя, с короткими рукавами. На ногах обмотки, вещмешки за спиной. Вместо касок – солдатские панамы, лица для маскировки вымазаны черной краской. Оба молодые. Один – долговязый, в круглых очках с металлической оправой, худой. Его товарищ – низенький, широкий в плечах, коренастый. Солдаты сидели рядом на большом плоском камне; вид у них был совсем не воинственный. В ногах стояли пехотные винтовки-тридцатьвосьмерки» [66]. Высокий со скучающим видом грыз травинку. То, что они здесь сидят, казалось совершенно естественным. Спокойно, без малейшего замешательства, они следили за моим приближением.

Полянка, где устроились солдаты, оказалась довольно просторной и ровной и чем-то напомнила мне лестничную клетку.

– Эй? – бодро окликнул меня долговязый.

– Здорово! – чуть насупившись, проговорил коренастый.

– Здравствуйте, – ответил я. Наверное, при виде такой картины человеку полагалось бы удивиться. Но я не удивился. Ничего необычного, вполне возможная вещь.

– А мы тебя ждали, – сказал долговязый.

– Меня? – удивился я.

– Конечно. Кроме тебя, сейчас здесь вроде никто не бродит.

– Долго ждали, – подтвердил коренастый.

– Ладно тебе. Время – не такой важный вопрос, – оборвал его долговязый. – Хотя мы и вправду заждались. Не думали, что так долго будет.

– Так вы те самые люди, что пропали в этих горах? На учениях? Только это было очень давно…

– Ага, они самые, – кивнул коренастый.

– Так вас же, по-моему, все искали.

– Знаем, – сказал он. – Знаем, что искали. Все знали, что мы здесь, в лесу, пропали. Но сколько ни искали, так и не нашли.

– Сказать по правде, мы не заблудились… – тихо проговорил долговязый. – Сбежали, в общем.

– Вернее, не сбежали, а случайно набрели на это местечко и остались, – разъяснил ситуацию коренастый. – Это совсем не то, что заблудились.

– Не каждый это место найдет, – продолжал долговязый. – Вот мы смогли, и ты смог. Нам с этим местом просто повезло.

– Да, мы тут застряли, зато нас на войну не отправили, – вторил ему коренастый. – Не пришлось других убивать и самим погибать. Мы ни в какие страны ехать не собирались. Я вот из крестьян, он – только университет окончил. Никого убивать не хотели, а сами пропадать – и подавно. Ясное дело.

– Вот ты, например. Может, тебе хочется людей убивать? Или чтобы тебя самого убили? – поинтересовался долговязый.

Я покачал головой. Нет, никого убивать я не хотел. И чтобы меня убили – тоже.

– И все так, – подытожил высокий солдат. – Ну, или почти все. Но если бы мы сказали, что не хотим на войну, что бы нам ответили? «Ах, не хотите? Понятно. Ну и не надо. Сидите дома»? Нет, от нашего родного государства такого ответа не дождешься. Сбежать и то нельзя. Куда из Японии убежишь? Все равно найдут. Страна маленькая, острова одни… Потому-то мы тут и остались. Единственное место, где можно спрятаться. – Он тряхнул головой и продолжал: – Мы здесь уже порядочно. Правильно ты сказал: это было очень давно. Вот с тех самых пор. Но я уже говорил: время здесь – не такой важный вопрос. «Сейчас» или «очень давно» – почти одно и то же,

– Никакой разницы, – подтвердил коренастый и сделал рукой резкое движение, будто отмахнулся от чего-то.

– И вы знали, что я сюда приду?

– Конечно, – ответил коренастый.

– Мы здесь вроде как на посту, поэтому в курсе, кто должен прийти. Мы уже как бы частичка леса, – сказал его товарищ.

– То есть здесь – вход, – заявил коренастый. – И мы его охраняем.

– Сейчас вход открыт, – стал объяснять долговязый. – Но скоро он опять закроется. Так что если решишь войти – давай сейчас. Он не может все время быть открытым.

– Захочешь войти – мы тебя проводим. Дорога запутанная, без сопровождающих тебе не дойти, – предупредил коренастый.

– А не пойдешь – вернешься по той же тропе, которой пришел, – продолжил долговязый. – Это не трудно. Не волнуйся. До дома обязательно дойдешь. И будешь жить как раньше. Так что выбирай. Никто тебя не неволит, входить или не входить. Но если войдешь, вернуться назад будет трудно.

– Ведите меня, – ни секунды не колеблясь, сказал я.

– Точно? – спросил коренастый.

– Там человек, которого я должен видеть. Мне так кажется.

Не говоря ни слова, солдаты не спеша встали с камня, взяли свои винтовки. Переглянулись и пошли вперед.

– Ты, наверное, думаешь: «Зачем эти чудаки все еще таскают на себе эти тяжеленные железяки?» – обернулся ко мне долговязый. – Все равно от них никакого толку. Да и не заряжены они.

– В общем, это знак, – не глядя на меня, пояснил коренастый. – Знак того, с чем мы расстались, что оставили позади.

– Символы – важная вещь, – высказался долговязый. – Винтовки, военная форма. Мы здесь вроде часовых. Такая у нас задача. Тоже ведь символ.

– A у тебя есть что-нибудь такое? Знак или что-то в этом роде? – поинтересовался коренастый.

Я покачал головой:

– Нет. Ничего такого. Только память.

– Память? – хмыкнул коренастый.

– Ничего. Нормально, – сказал долговязый. – Замечательный символ, должно быть. Хоть я не очень понимаю, как долго живет память и насколько она по своей сути надежна.

– Хорошо бы что-нибудь такое, что потрогать можно, – изрек коренастый. – Так понятнее.

– Винтовка, например, – предложил долговязый. – Кстати, как тебя зовут?

– Кафка Тамура.

– Кафка Тамура, – в один голос повторили солдаты.

– Странное имя, – отметил долговязый.

– Это точно, – поддержал его коренастый.