Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

Службист Кудрявцев оказался прав: лживые доносы, когда их собрали вместе, начинали тянуть на самостоятельное «дело».

Щербак направил все собранные «сигналы» Какоулину с просьбой прочесть и вернуть.

Пока товарищ Какоулин полагал, что Кудрявцев шлет доносы только ему, он благодушно это терпел. Когда же выяснилось, что Кудрявцев столь же регулярно шлет доносы в ГПУ, Какоулин, скорее всего, испугался. Не того, что было в этих доносах. А разбора всей ситуации с Голиковым с момента его приезда в Хакасию…

Пока командующий сам играл с Голиковым в достаточно подлые игры, ему казалось, что все происходит внутри «системы».

Устраивало Какоулина и то обстоятельство, что Голикову до последнего момента было некому жаловаться. Он оказался заперт в своем Ачинско-Минусинском районе. Его лишили выхода в остальной мир… Расследование истории с телеграммами, разбор того, что в них правда, а что неправда, открывали Голикову возможность общаться с другими людьми и другими учреждениями.

Какоулина встревожило: «Что Голиков скажет, если ему начнут задавать вопросы? Что он после долгого вынужденного молчания сообщит первому встречному? Как поступит с полученными сведениями неумный и злобный Щербак?..»

Замаячил грандиозный скандал, последствия которого были непредсказуемы…

Какоулин был слабым командиром, но оставался опытным интриганом. Он повел свою контригру с чекистами, что считалось занятием небезопасным.

Неизвестно, что сказал командующий в личной беседе с Кудрявцевым, прочитав его доносы в ГПУ, а на бумаге Какоулин начертал такие слова:

«…Принять все меры к прекращению раз и навсегда безобразий. При повторных случаях без предупреждения отдавать под суд». 1/VI 1922.

Оснований для более серьезных шагов Какоулин не увидел. Никаких конкретных фактов против Голикова в бумагах Щербака не содержалось. Какоулин понимал: все обвинения — ложь.

Но сам Щербак полагал иначе. Получив от Какоулина папку с доносами, которые он посылал для ознакомления, начальник губернского отдела ГПУ прилепил к ней давно заготовленную наклейку:

ДЕЛО № 274 ПО ОБВИНЕНИЮ БЫВШЕГО КОМАНДИРА ВОЙСК ЧОН тов. ГОЛИКОВА В ДОЛЖНОСТНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ, ВЫРАЗИВШИХСЯ В САМОЧИННЫХ РАССТРЕЛАХ

И добавил только одну фразу: «Начато 2 июня 1922 года».

Щербак снова поспешил. Формула «бывший командир войск ЧОН» юридически должна была означать, что Голиков уже лишен командирского звания и уволен из частей особого назначения.

Но Щербак разжаловать Голикова в рядовые, изгнать его из Красной армии полномочий не имел. Губернский штаб ЧОН тоже. Тогдашнее официальное воинское звание Голикова звучало так: «бывший командир 58-го отдельного Нижегородского полка». Оно устанавливалось по высшей должности, которую занимал человек. В переводе на сегодняшний табель о рангах Голиков уже в 17 лет был полковником. Но Аркадий Петрович в том же 1921 году временно исполнял обязанности «командующего 5-м боевым участком» с гарнизоном в 6000 человек. Это (по нашим меркам) была уже должность генеральская.

Разжаловать Голикова на самом деле могла только Москва — штаб ЧОН РСФСР или РВС Республики, то есть М. В. Фрунзе. Москва о ситуации вокруг своего назначенца ничего не знала. Лишить командирского звания мог также суд. На реальную близость суда намекала фраза из наклейки о «самочинных расстрелах».

Но без согласия губернского штаба ЧОН ни один волос с головы Голикова упасть не мог. А Владимир Какоулин никаких шагов в этом направлении предпринимать не собирался.

Папка, присланная Щербаком, не содержала никаких имен. В бумагах не был назван ни один человек, о котором можно было бы сказать, что он пострадал от руки Голикова.

При этом наклейка на совершенно пустой папке «Дело № 274» свидетельствовала, что в стенах Енисейского губернского управления ГПУ судьба Голикова А. П. была уже решена…

Когда нашлепка присохла к папке, Щербак, не откладывая, написал своей рукой тому же Какоулину официальное письмо на бланке своего ведомства. В связи с заведенным уголовным делом № 274 он просил разрешения на арест А. П. Голикова.

В неумной торопливости Щербака командующий усмотрел неуверенность чекиста в правоте своих действий и попытку нажима на штаб ЧОН.

Попытка нажима Какоулина рассердила. Он принял решение Голикова «не сдавать», а Щербака поставить на место.

Для этого требовалось перехватить инициативу у губотдела ГПУ и провести собственное расследование. Какоулин распорядился:

«Подтвердить командиру 6 Сводотряда (Кудрявцеву. — Б. К.) о немедленной замене А. П. Голикова и самого его (Голикова. — Б. К.) направить безотлагательно в мое распоряжение. В. К.»

Только через день Щербак получил ответ.

«ШТАБ ЧОН

Енисейской губернии

Начальнику Губотдела ГПУ

Сообщаю резолюцию командующего губЧОН на Ваше отношение № 769/секретное:

«Арестовать — ни в коем случае. Заменить и отозвать. В. Какоулин».

В настоящее время Голиков отозван губштабЧОН.

Начальник штаба (Подпись)»

Сегодня уже не понять, что ответ Какоулина своей смелостью должен был произвести ошарашивающее впечатление в местном ГПУ. Фамилия Щербака в бумаге на его имя не указывалась.

Никакие доводы в защиту Голикова в документе не приводились за ненадобностью. Готовность сотрудничать с чекистами в какой-либо форме в бумаге штаба ЧОН отсутствовала.

ГубГПУ в растерянности

Позиция, которую занял штаб ЧОН губернии, обескуражила Щербака. Он привык к тому, что люди с ним не спорили. Молчаливая война, которую Какоулин вел против Голикова, не осталась тайной для чекистов. Возбуждая против комбата уголовное дело, Щербак рассчитывал на активную помощь командующего. На то, что Голиков будет уничтожен сообща.

Правда, руководству губГПУ для этого требовалась серьезная помощь. Кроме нескольких безграмотных и бездоказательных доносов, за которыми угадывался топорный профиль Кудрявцева, ГПУ никакого компромата на Голикова не имело. ГубГПУ надеялось: Какоулин что-нибудь подбросит. А резолюция командующего означала: штаб ЧОН помогать топить Голикова не намерен.

Неблизкая дорога. Вероятен «казенный дом»

Когда Красноярск уже знал, что Голиков ведет заочные переговоры с Соловьевым, когда становилась возможной личная встреча комбата и атамана — поступила телеграмма от начальства. Голикова оповестили: отстранен от должности. Ему надлежало сдать дела своему заместителю, после чего без промедления он должен был явиться в Красноярск, в штаб ЧОН. Причины отстранения, а также дальнейшие служебные и жизненные перспективы в депеше не разъяснялись.

Три недели в ожидании расстрела

С ним уже случалась похожая история. Летом 1920 года Голиков служил на Кавказском фронте. Месяц его рота держала Тубский перевал. Стояла жара. Бойцов отправили на задание без шинелей, припрятанных рачительными хозяйственниками. А в горах оказалось холодно. Вдобавок нарушилось снабжение — все тропы простреливались. Начался форменный голод. Наконец в последний день, когда уже спустились в долину, под Голиковым убило коня. Стрелок целился в командира, но промахнулся.

В одной из стычек на перевале Голиков обзавелся трофеем. До этого он часто ловил себя на мысли, что пистолет в бою — оружие слабое. Таскать на себе мосинскую винтовку не хотел: тяжела, громоздка да и не к лицу командиру. А тут ему подвернулся японский карабин — легкий, короткий, ладный, который отличался замечательной точностью боя. Одно было смешно — вместо ремня к «японцу» была приделана двойная собачья цепочка.

Внизу, на равнине, карабин вызывал зависть многих. Один малознакомый командир даже предложил Голикову карабин продать или на что-нибудь обменять. Голиков не согласился.

Однажды Голиков лег спать на сеновале. Карабин сунул под сено ротной повозки: больше девать было некуда. Утром спохватился — карабина нет. Все обыскал — не нашел. Положение осложнялось тем, что Аркадий Петрович уже записал его на себя. Только что вышло постановление о серьезных взысканиях за пропавшее оружие, которое часто оказывалось не потерянным, а проданным. Пистолеты и винтовки потом находили у противника. Кому оружие недавно принадлежало, устанавливали по номерам.

Голиков сообщил о пропаже комиссару своей роты Вальяжному.

— Не волнуйся, — ответил комиссар, — поищем вместе.

Через час Вальяжный карабин обнаружил. Комиссар узнал его по собачьей цепочке. Карабин висел на плече ординарца командира полка Молодцова. Ординарец был парнем вороватым и наглым. О случившемся Голиков и Вальяжный поставили и известность Молодцова. Разговор случился при комиссаре полка Зубкове. К удивлению, Молодцов от расспросов и какого-либо разбирательства ушел. Через полчаса состоялся парад всего полка. Принимал его Молодцов. Когда мимо него двигалась рота Голикова, Молодцов произнес: